Выходит, прав он был, когда говорил, что не нужно Солоньским землям ни чумы, ни язвы. Навь, как вышедшая из бездны саранча, пожирала все, до чего касалась, ломала и отравляла темным отчаянием человеческие жизни.
— Значит, здесь их колыбель, — словно прочитав его мысли, нарушил молчание Эрнест. Его голос прозвучал глухо в спертом, пропитанном химикатами воздухе.
— Здесь, — слабо откликнулся Игнат. — Думаешь, это они спят… ну, там…
Он указал назад, где за спинами высились колбы с мертвыми эмбрионами.
— Они, — твердо ответил Эрнест. — По крайней мере, пробные образцы. И чем бы ни занималась "Форсса", должен признать — итог получился впечатляющим.
— Армия мертвецов, — пробормотал Игнат.
Легионы существ, что не боятся смерти, потому что сами являются ее частью. А если кто-то смог оживить их, если восстали мертвые в зачумленном Полесье — то ведь можно будет вернуть и Званку. Вот только бы понять — как.
"Пойме-ешь…" — вздохнуло рядом, как сквозняком по полу потянуло. Подхватило и закружило в воздухе белесую пыль и бумажную труху. Игнат поежился, поднял ворот тулупа, словно опасаясь, что к коже снова пристынут безжизненные ладони.
"Теперь они пытаются прорвать нашу оборону", — писал дальше ныне мертвый автор, и на этих словах чернила расплывались и делали текст совершенно нечитабельным, так что лишь спустя несколько строк можно было вновь разобрать написанное:
"…обвал в отделе экспериментальной и эволюционной генетики, — заканчивалась фраза. — Сверху идет точечная бомбардировка авиацией Южноуделья — град и огонь, смешанные с кровью. А все четыре нижних круга отошли нави, и все люди приняли мучительную смерть. Ирония горька и стара, как мир — бунт созданий против своего создателя. Теперь нам только и остается, что до последнего держать позиции, стараться не выпустить саранчу на землю. Но эти твари не знают ни страха, ни сострадания, а только слепую ярость и жажду разрушения — как и положено оружию, не обремененному разумом, которым можно лишь управлять. Но мы в гордыне своей и слепоте своей не смогли осуществить и этого. Пытаясь стать равными Богу, мы возвысились над смертью. И приручили ее. И теперь распространяем ее по свету, как вирус.
Простите нас, погибшие. Простите, выжившие…"
Текст заканчивался уже знакомой Игнату фразой, и он опустил фонарик, скорбно застыв над раскрытой тетрадью, как над чужой могилой, и слышал только биение собственного сердца, да мягкий шелест бумаг, подхваченных сквозняком.
— Вот что, парень, — подал голос Эрнест, и его широкая ладонь легла на открытую тетрадь, захлопнув ее, как медвежий капкан. — Давай-ка ее мне. Ценные вещи надо сразу подбирать и ближе к сердцу держать, — он проворно сунул тетрадь под тулуп. — Может, другой дорогой возвращаться придется. Или, не ровен час, кто по пятам пойдет. Как бы ни пришлось добром делиться.