Он рывком сорвал едва держащуюся на петлях дверцу, приоткрыв тянущиеся от постамента поршни и провода.
— А что тогда? — Игнат подошел тоже — медленно, как в детстве продирался по илистому дну через толщу воды.
Осторожно провел ладонью по округлому боку постамента — кожу холодило прикосновение металла, покрытого оледеневшими наростами: по-видимому, сюда долгое время капала вода или какая-то другая жидкость, маслянистая и перламутровая, оставившая на полу радужные разводы. Под левым крылом птицы, выгравированной на постаменте, натекла целая лужа, и оледенела, глянцево поблескивая под пляшущем лучом фонарика.
"И по левое крыло от нее бьет мертвой воды ключ, а по правое — воды живой…"
Игнат провел пальцами по перламутровым потекам, осмотрел уходящие вверх перекрученные канаты проводки. В некоторых местах она провисла от обвалившейся породы, но не оборвалась. Заржавленные механические сочленения напоминали лапы гигантского сенокосца, висящего вниз головой.
— Вот сейчас и проверим, что это, — сказал Эрнест.
Он достал ключ и приладил его к треугольному отверстию постамента. Треснула и осыпалась корочка льда.
— Погоди, — запоздало сказал Игнат.
Почему-то мучительно защемило в груди, и навалилась тоска — Игнат сам не понял, откуда она взялась. Это не была тоска ни по мертвой Званке, ни по уехавшей на родину Марьяне. Может, это была та тоска, которая накрывает первооткрывателя, когда он покоряет неприступную вершину и находит там уже кем-то оставленный флаг. Эта тоска шепнула: "Не ты первый. Не твоими руками открывается тайна, да и может ли кто-то другой прикоснуться к ней? Ведь известно, что только души чистые и безгрешные могут добыть мертвую воду…"
Но спорить было поздно.
Ключ провернулся в закосневших пазах — с таким трудом, что Эрнесту пришлось приложить усилие, и тогда раздался мучительный лязг и скрежет. Внутри постамента что-то застонало, треснуло с хрустом ломающейся кости. Высоко над головами по обвисшим жилам проводов пробежали белые искры. А затем рычаги дрогнули и повернулись вокруг оси, и это напомнило Игнату, как когда-то в детстве он брал с бабушкиного трюмо резную коробочку и тянул за ручку сбоку — тогда откидывалась крышка и фарфоровая балерина начинала крутиться на одной ножке под хрустальный перезвон старинной мелодии.
Рычаги повернулись снова, теперь уже плавнее, словно, наконец, преодолели сопротивление вековой ржавчины. И тогда Игнат облизал губы и сказал:
— Я не знаю, что это. Но знаю одно: это очень похоже на старую механическую шкатулку, которая долгое время простояла без дела. А теперь ты завел ее, Эрнест.