Милая Сили, что мне оставалось делать, как не обнять его и не утешить? Что я и сделала. И слова, давно запертые в моем сердце, хлынули наружу. Я гладила его дорогое лицо, его голову и называла его ласковыми именами. И боюсь, моя дорогая Сили, что скоро жалость друг к другу и страсть заставили нас забыться.
Ты, может быть, догадалась, что я давно его любила, но сама не понимала своих чувств. О, я любила его как брата и уважала как друга, но, Сили, теперь я знаю, что люблю его телесно, как мужчину. Я люблю его походку, его рост, его фигуру, его запах, курчавость его волос. Я люблю кожу на его ладонях. Бледно-розовый цвет оттопыренной губы. Я люблю его большой нос, его брови, его ноги. И я люблю его дорогие глаза, в которых так ясно читаются нежность и красота его души.
Дети сразу заметили перемену в нас. Боюсь, моя дорогая, мы не смогли скрыть своего счастья.
Мы любим друг друга, сообщил Самуил детям, и собираемся пожениться.
Но прежде этого, сказала я, я должна рассказать вам о себе и Коринне и еще об одном человеке. Вот тогда я и рассказала им о тебе, Сили. И о том, как их мама Коринна их любила. И о том, что я их тетя.
А где живет та, другая женщина, твоя сестра? — спросила Оливия.
Я как могла попыталась объяснить им про твою жизнь с Мистером __.
Адам сразу встревожился. Это такая чувствительная душа — он моментально слышит то, о чем рассказчик пытается умолчать.
Мы скоро поедем в Америку, сказал Самуил, чтобы успокоить его, и позаботимся о ней.
Дети были с нами во время скромной свадебной церемонии в маленькой английской церкви. В тот же вечер, после свадебного ужина, когда мы готовились ко сну, Оливия объяснила мне, что происходит с ее братом. Адам скучает по Таши.
Он еще и сердит на нее, сказала мне она, потому что, когда мы уезжали, она собиралась нанести ритуальные шрамы на лицо.
Я ничего не знала об этом. Мы думали, что сумели убедить людей олинка отказаться от обычая наносить на лица молодых женщин шрамы как знаки принадлежности к племени.
Так олинка показывают, что у них осталось хоть что-то свое, сказала Оливия, пусть даже белые забрали у них все остальное. Таши не хотела делать этого, но в конце концов согласилась, чтобы не обижать людей. К тому же она собирается пройти ритуал женской инициации.
О нет, сказала я. Это же так опасно. Ей могут занести инфекцию.
Я знаю, сказала Оливия. Я ей говорила, что ни в Америке, ни в Европе никто ничего у себя не отрезает. И во всяком случае, ей надо было совершить ритуал, когда ей было одиннадцать лет. Сейчас она слишком взрослая.