— Все это — война нервов, — сказал Лэнгдон.
— Что это там наверху? — Вытянутая рука Мики указывала высоко к востоку. На какую-то долю секунды на солнце сверкнул самолет. Лэнгдон поднес к глазам бинокль.
Но это всего лишь кружила эскадрилья наших «харрикейнов». Никакого врага мы не увидели, и вскоре из оперативного отдела сообщили, что вражеские самолеты рассеялись. По «танною» объявили отбой воздушной тревоги, но прошло еще некоторое время, прежде чем нам разрешили уйти с поста. А когда все-таки разрешили, пошел уже десятый час, и наш расчет заступил на дежурство.
Дело в том, что днем мы тогда дежурили по двухчасовой системе — исключением был только первый срок, длившийся три часа. Начальство считало, что у зенитки — на случаи неожиданного нападения — должен постоянно находиться орудийный расчет. Поскольку на позиции нас было двенадцать человек, а увольнительных нам не давали, можно было держать в каждом расчете шестерых, что вполне достаточно для укомплектования. В течение дня расчет, свободный от вахты, должен был явиться на пост, как только давалась команда «к орудию». Ночью же мы становились к орудию только по тревоге. Со времени моего прибытия на аэродром ночные тревоги стали обычным явлением. Отсюда и этот новый распорядок, в соответствии с которым ночью у орудия находился только дежурный расчет, если не было предупреждения о возможном налете или если командир подразделения не находил нужным усилить его.
Другой расчет ушел на завтрак. Нам сходить в столовку так и не удалось, и многие из нас достали шоколад. Лично я не был голоден. После выпавшего мне сна — он продолжался три с половиной часа и был самым долгим с тех пор, как я прибыл на аэродром — я, казалось, еще больше устал. Впридачу ко всему голова моя снова была забита воспоминаниями о ночном разговоре с немецким пилотом. На солнышке его слова уже не казались такими важными, но я вдруг вспомнил, что рассказал нам Треворе в ВТС. Неужели между попыткой раздобыть план оборонительных сооружений авиабазы и замыслом немцев вывести из строя наш аэродром есть какая-то связь? Все это довольно сильно отдавало мелодрамой, а немец охоч до мелодрамы — сама история прихода нацистов к власти была мелодрамой в чистом виде. Мы в Англии к ней не привыкли, на континенте она стала обычным делом.
Зазвонил телефон. Трубку взял Лэнгдон. Положив ее, он повернулся ко мне.
— Тебе надлежит немедленно явиться в канцелярию подразделения. Тебя хочет видеть мистер Огилви.
Я как будто снова перенесся в школьные годы: «Директор хочет видеть тебя в своем кабинете».