Ящер скользнул во мрак и вернулся с маленьким столиком, на котором, намертво схваченная серебряными тисками, замерла реторта с яркой синей жидкостью.
— Астан!
Мальчишка, закусив от напряжения губу, извлек из полумрака затейливый ком бронзовых щупалец. Металлические трубки разных длин и диаметров сплетались вокруг пронзавшей весь клубок широкой воронки. Одни врастали в стенки длинного и тонкого патрубка, другие лишь огибали и поддерживали под края широкий раструб.
— Ставь сюда, — скомандовал отец и начал прилаживать к одной из трубок маленькую резиновую помпу. — Вот так. Теперь закрепляем.
В шесть рук они быстро справились с задачей. Гибкие шланги, уходившие в вены Хротлина, соединились с трубками хитрого устройства. Вздохов больше не было, лишь иногда пробегала по раздутому телу легкая дрожь.
— Да свершится чудо! — Словно опытный дирижер палочкой, старый альв взмахнул последним свободным шлангом. Длинная толстая игла азартно подрагивала, впитывая возбуждение отца.
— Астан, эликсир!
И мальчишка аккуратно, едва дыша, откупорил реторту и быстро перевернул ее над воронкой. Забулькала, разбегаясь по лабиринту трубок синяя жидкость.
— Сиах! Приготовься.
Ящер положил руку на помпу.
— Раз… два!
В звенящей тишине затерялся свист иглы, которая с размаху вонзилась в сердце Хротлина.
Несколько немых мгновений, — и под сводами старой церкви заметался оглушительный, полный мучительной боли вопль, из которого, подобно щупальцам из тела гидры, вычленилось мерзкое влажное хлюпанье. Сталь, бронза, резина и живая плоть текли, плавились, мешались между собой. Сиах давил на помпу, загоняя новые потоки эликсира в содрогавшуюся гору плоти, и где-то там, внутри, вторило мерным толчкам уже не живое, но так и не омертвевшее до конца сердце.
— В сторону! — раздался восторженный вопль. Альв подскочил к ящеру и сильным толчком отогнал его прочь. — Только я! Только я!
Под аккомпанемент воплей страдания задвигались тонкие руки, выгоняя из насосов остатки эликсира, втискивая их в переполненные вены рождающегося существа. Придавленная вздыбленными усами улыбка старика застыла безумной гримасой на половине изгиба, глаза открылись так широко, что, казалось, заняли все лицо, а лоб расчертили зигзаги блестящих дорожек пота.
Взгляд Астана будто приклеился к этой влажной паутине, заметался из стороны в сторону, но лишь упал на руки отца, давившие помпу, словно гигантского жука. И голос — нет, не голос, но почти бесплотный шепот, — проник в самое его естество, минуя уши.
— Дай мне ее. Пожалуйста. Искупление.
— Дать что?! — закричал было он, но внезапно все понял — перед глазами мелькнул и мгновенно отпечатался в душе образ. Развеялись все наваждения, и мальчишка, вспомнив, что у него есть ноги, метнулся к дальнему верстаку, протянул наугад руку и — удача. В темноте пальцы уверенно ткнулись в сухую растрескавшуюся кожу.