С этими словами прелестная женщина выбежала из спальни.
– Герцог, так вы на нынешний вечер наш? Можем ли мы положиться на вашу шпагу и помощь?
– Что бы вы ни приказали, герцогиня, я на все готов. Какая опасность может устрашить меня, когда мне подают пример такие прекрасные амазонки, как вы и госпожа Мартино?
Минуту они стояли молча и недоверчиво смотрели друг на друга. Герцогиня заговорила первая, опять протянула ему руку, но вдруг она залилась слезами и в глубокой печали упала в кресло.
– Что с вами, герцогиня? – спросил Бофор с самым искренним участием.
– Ах! Как вы должны презирать меня…
– Что это вы говорите?
– Простите меня, герцог, я самая жалкая женщина на свете! Вчера, когда я говорила с вами у Тюильри…
– Так это были вы?
– Сама не знаю, какой инстинкт ревности увлекал меня. Я находилась в доме честного Мансо в то время, когда была похищена молодая девушка. Позже я узнала, что вас обвиняют… Но я уверяла себя – нет, Бофор, которого я знала, не способен на такую низость!.. Мне все еще дорога ваша слава, а между тем как давно я не имею на это никакого права.
– Милая Анна, вы лучшая, благороднейшая женщина, и, конечно, я не могу требовать от вас отчета, в каком состоянии находится сердце, на которое вы позволили мне некогда надеяться. Тот, кого вы теперь любите…
– Ах! Герцог, пощадите меня!
– Нет, герцогиня, нет, я должен объясниться с вами. Тут дело идет о моей чести: уважение и любовь, которые я до конца жизни буду к вам питать, внушают мне эту обязанность. Ларошфуко недостоин вас.
– Что вы сказали?
– Это не донос, не слово, вырвавшееся в минуту досады, герцог вам верен, но ум его не принадлежит к числу тех, которые выбирают прямой путь. Он из рода политических мучителей, которые по примеру Мазарини и Гонди любовь делают орудием своего честолюбия. Он толкнул вас на этот опасный путь, для которого вы не созданы, сколько бы самоотвержения и преданности вы ни доказывали вашему знаменитому брату. Видите ли, я разгадал его, он надеется через вас достигнуть власти.
– Что вы говорите?
– Да, великодушнейшая из женщин! Ослепленная страстью к человеку, самому остроумному во всей Франции, вы не видите, что он играет в партии принцев ту же роль, какую занимает кардинал у королевы, а Гонди у народа. Ему только бы успеть, а что ему до того, что вы будете разбиты, опозорены, осмеяны даже вашими приверженцами, которые теперь окружают вас почетом и благоговением.
– Герцог! Герцог! Это важное обвинение, и тем ужаснее оно, что…
– Доканчивайте.
– Что и я, может быть, одна я поняла вас.
– Меня?