Сначала сердце Шоншетты возмутилось: встретиться с женихом Луизы? ни за что! Не письма становились все настойчивее, и она стала говорить себе: «Ну, вот я и увижусь с ней, буду с ней вдвоем! Ведь я же так желала этого счастья!» А в душе у нее почти бессознательно мелькала мысль: «Кто знает, может быть, я снова завоюю ее?»
И Шоншетта уступила. Доктор предписывал полный отдых, деревенский воздух, – и она написала Луизе, что приедет, если отец позволит.
В одно ясное мартовское утро Шоншетта и мадам де Шастеллю, проехав через людные улицы Парижа, кипевшие оживлением в эти первые солнечные дни, явились в старый дом на улице Пуатье. Воспитательнице очень хотелось увидеть странного человека, о котором Шоншетта так часто ей рассказывала, но Дюкатель извинился через Дину, ссылаясь на болезнь, и ей пришлось уехать, не удовлетворив своего любопытства.
Шоншетта поднялась наверх вместе с Диной, которая и плакала, и смеялась от радости, что ее дорогая любимица, наконец, поправилась. Своего отца Шоншетта нашла в том же положении, в каком оставила после каникул: прикованным к креслу, страдающим от подагры. При виде дочери он с трудом подавил крик, а потом широко открыл объятия и воскликнул:
– Поцелуй же меня, милочка, красавица моя! Как ты выросла, Боже мой! Какая ты прелестная!
А в душе он с глубоким волнением повторил:
«Как она похожа на нее!»
Усадив дочь возле себя, Дюкатель принялся расспрашивать ее о ее болезни и, пока она говорила, рассеянно смотрел на нее, заставляя ее повторять некоторые фразы. Они вместе пообедали; Дина прислуживала. Хотя по глазам старика было видно, что он весь поглощен какой-то мыслью, но он старался казаться веселым; да они и в самом деле провели очаровательный вечер и расстались только в одиннадцать часов.
Шоншетта захотела спать в своей прежней комнате, среди милых старых вещей; ей сладко спалось, и проснулась она поздно. Она только что начала строить разные планы, как вошла Дина; на ее лице виднелись следы изнеможения после бессонной ночи: Дюкатель провел тяжелую ночь.
– Опять его «болезнь», и сильнее, чем когда-либо, – сказала мулатка, падая в кресло, стоявшее у кровати.
– Подагра? – спросила Шоншетта.
Нет, Дина говорила вовсе не о подагре. Старик опять подвергся одному из тех перемежающихся припадков, во время которых помрачался его разум.
Облокотившись на подушки, Шоншетта слушала со слезами на глазах.
– Сокровище ты мое благодатное! – сказала мулатка, покрывая поцелуями руки девочки, – это – большое несчастье, большое несчастье!.. И я знаю, почему он опять заболел…