– Почему же?
– Не смею сказать…
– Скажи, скажи! я хочу!
– Ну, так вот: это из-за вас.
– Из-за меня?
– Да! И вот почему я так думаю: всякий раз, как вы приезжаете, мсье Дюкатель заболевает, хотя до этого ночь за ночью проводил спокойно и был совсем здоров. Поэтому, радость моя, он и посылал вас на лето в Супиз; вы верно сами догадывались…
– Бедный папа! – сказала опечаленная Шоншетта, – так ты думаешь, Ди, что, если бы я уехала…
– Да, я в этом уверена, – поспешно ответила мулатка, не дав ей договорить.
Шоншетта вскочила с постели и бросилась одеваться.
– Поди посмотри, спит ли папа, Ди, – сказала она после минутного размышления, – если он проснулся, спроси, можно ли мне поговорить с ним.
Дина повиновалась, а через минуту возвратилась с известием, что Дюкатель проснулся, что ему, по-видимому, гораздо лучше и он сам пожелал видеть дочь. Войдя в его комнату, Шоншетта нашла его в постели; он показался ей таким худым и старым, что ее сердце невольно сжалось. Дюкатель улыбнулся ей.
– Ну, моя маленькая Шоншетта, как же мы спали в первую ночь после разлуки с пансионом? – спросил он. – В твоей комнате лучше спится, чем в Верноне?
– О, милый папа, я спала чудесно, даже слишком хорошо, потому что слышу, что вам ночью было нехорошо, а я ничего про это не знала!
– Что ж делать, малютка! это все моя подагра! и как раз в то время, как я собирался идти гулять с моей Шоншеттой. Да, милочка! Мне, видишь ли, не шестнадцать лет!
Шоншетта обвила руками шею отца и шепнула ему на ухо:
– Папа, мне надо кое о чем попросить вас… наедине.
Дюкатель взглянул на нее с некоторым изумлением, потом обратился к Дине, убиравшей комнату, в которой еще царил беспорядок после беспокойной ночи:
– Посмотрите, Дина, не пришел ли почтальон! Ну, говори, малютка!
Шоншетта колебалась, а потом пробормотала:
– Мне так трудно говорить об этом, папа. По крайней мере, не сердитесь на меня и верьте, что если я прошу об этом, то только потому, что люблю вас, папа, и не хочу, чтобы вы были больны…
– Да о чем, черт возьми, ты говоришь? – спросил Дюкатель.
Девушка еще крепче обняла больного и тихим шепотом, похожим скорее на вздох, выговорила:
– Папа, позвольте мне провести мой отпуск в Бретани, у той подруги, о которой я вам рассказывала и которая выходит замуж.
Дюкатель высвободился из ее объятий и, устремив на нее свои сверкающие глаза, несколько мгновений не отвечал; потом выпрямился в своем кресле и с выражением такого отчаяния, что у Шоншетты выступили слезы, ответил:
– Хочешь уехать? Ты, значит, знаешь?
Она закрыла ему рот поцелуем.