– Не правда ли, все забыто? Уверяю тебя, это было просто ребячество. До будущего года, дорогая! Жан сказал мне – тебе он не решился сказать это, – что он хочет, чтобы ваша свадьба была еще в этом году…
Подошел поезд, наполняя станцию грохотом паровоза. Луиза ничего не ответила подруге, лишь грустно улыбнулась.
– Хорошо, – сказала она. – Прощай, малютка!
Она долго страстно обнимала Шоншетту, пока мадам Шастеллю не разъединила их и не увела Шоншетту в вагон.
Поезд тронулся почти немедленно. Из окон махали платками, посылали воздушные поцелуи. И долго еще, когда уже больше ничего не было видно в наступившей темноте, Луиза, опираясь на тетку, стояла на платформе, неподвижно устремив взор в ту сторону, где исчез поезд, увозивший Шоншетту.
Принесенная жертва успокаивает совесть, но не дает удовлетворения сердцу. Именно это испытал Жан, вернувшись в Париж, когда, покончив со всеми хлопотами по устройству своего нового помещения, очутился наедине с самим собою. Он нанял маленькую меблированную квартиру в две комнаты на бульваре Латур-Мобур, недалеко от морского министерства, где ему теперь приходилось бывать ежедневно. Приведя в порядок свои домашние и служебные дела, он увидел, что все вечера у него остаются свободными от занятий и он может очутиться во власти опасного одиночества и неумолкаемой тревоги, не дававшей ему покоя с той минуты, как с его губ сорвалось неосторожное обещание.
«Я обещал жениться на женщине, которой я не люблю, по крайней мере, не люблю, как жену».
Эта мысль мучила и преследовала его.
Для Жана наступили ужасные вечера, наполненные безумными планами и мыслями о самоубийстве. Придя домой, он бросал, куда попало, пальто и палку и в бессилии опускался на стул перед письменным столом, не имея мужества зажечь лампу и довольствуясь одной свечой, скудно освещавшей банальную пустоту стен.
Полное одиночество только увеличивало его страдания. В пять лет, проведенных им в плавании, у него в министерстве не осталось ни одного знакомого. Иногда ему случалось за весь день не произнести ни одного слова. Он с точностью автомата исполнял свою ежедневную работу и, возвратившись домой и наскоро утолив голод, ложился в постель, пытаясь хоть во сне найти успокоение.
Однако ночь не приносила Жану ни сна, ни покоя. Напротив, в ночной тиши его страдания казались ему еще мучительнее. Образ кроткой, серьезной Луизы незаметно изглаживался из его памяти; все его мысли, все желания были устремлены к другому образу – к образу Шоншетты. Как быстро он лишился ее! Как жестока разъединившая их судьба! Он вскакивал, простирая в темноте руки к невидимому призраку. Где же она? Разве не здесь, не возле него? В изнеможении он снова падал на кровать, еще мучительнее чувствуя свое одиночество.