Весной вы поженитесь. Я этого хочу; я этого требую. Это – моя последняя воля. Не вбивайте себе в голову диких мыслей, что там, где я тогда буду, ваша взаимная любовь заставит меня ревновать. Если мне суждено видеть вас из того мира, я буду только радоваться вашему счастью.
Дорогой мой Жан, я очень устала. Прощай! Крепко целую тебя, мой горячо любимый, мой дорогой жених. Люби ее всем сердцем! Мы с тобой не одинаково любили друг друга. Люби ее так, как я любила тебя.
Прошло около семи месяцев со смерти Луизы де Морлан. В одно прекрасное утро Дюкатель был очень удивлен, не видя в обычный час своей верной, старой Дины. Подождав несколько минут, он позвонил. На звонок явилась ключница, которая, как оказалось, все утро не видела Дины.
У Дюкателя явилось предчувствие беды, поспешно одевшись, он поднялся на верхний этаж, где была комната мулатки, и постучался; ответа не было. Дверь не была заперта на ключ, и он мог войти. На белой подушке он увидел лицо Дины, принявшее землистый оттенок. Он подошел, поднял ее руку, – рука безжизненно упала на постель; Дина была мертва, умерла внезапно ночью, от разрыва сердца, что мог засвидетельствовать наскоро призванный врач.
Сделав нужные распоряжения относительно похорон, Дюкатель написал два письма: одно – Нанетт, чтобы она приехала из Супиза занять место Дины, другое – Шоншетт, чтобы дать ей возможность присутствовать на похоронах. Вечером он потребовал, чтобы его оставили одного в комнате усопшей, и всю ночь просидел у гроба бедной женщины, с таким самоотвержением ухаживавшей за ним.
Это ночное бодрствование у изголовья покойницы было как бы вызовом, брошенным больным стариком своему пошатнувшемуся разуму, – так много воспоминаний, особенно таких, которые терзали его сердце, соединяло его с Диной! Скромная служанка даже унесла с собой в могилу одну тайну, которую никто, кроме нее, не знал и не узнает никогда. Смерть навеки сомкнула единственные уста, которые могли рассказать всю правду, но охваченный прежней тревогой Дюкатель поймал себя на том, что по-прежнему допрашивает Дину, словно ожидая ответа от мертвой:
– Послушай, скажи мне правду, моя ли это дочь? Ты-то ведь знаешь это! Жюльетта ничего не скрывала от тебя.
Еще вчера Дина со свойственным ей неистощимым терпением в сотый раз начала было рассказывать длинную историю, имевшую свойство успокаивать больного: о последних минутах жизни Жюльетты, о ее свидании с дочерью, о словах, произнесенных на краю могилы: «Скажи ему, скажи непременно, что Шоншетта родилась в то время, когда на моей совести не было ни единого пятнышка!»