И мне показалось пустым, ничтожным и бессмысленным интересоваться тем, какой груди и с какой ноги не хватает большого пальца на изображении настоятельницы Туйи… Да и вся археология, которой я раньше так увлекался, показалась мне вдруг мертвечиной, не заслуживающей внимания!..
Я мысленно пробежал жизнь дона Галиппе и содрогнулся, подумав, что он всю свою жизнь и весь свой интерес посвятил деятельному изучению изображений различных настоятельниц и отшельников, умерших за тысячу лет до настоящего времени. Я содрогнулся и от души пожалел его за то, что он лицезрел только лишь каменных, деревянных и медных женщин и никогда, никогда в жизни не упивался неподражаемой прелестью живого женского тела. Я с сожалением подумал о том, что мой бедный дон Галиппе ждет теперь известия об изъянах своей деревянной Туйи с таким же страстным нетерпением, с каким я дожидаюсь сейчас свидания с молодой, красивой живой женщиной, у которой все на своем месте. И, мысленно сравнивая себя со своим наставником, я сознал, что вырос на целых три головы. Мне показалось, что я – взрослый человек, тогда как он – сущий ребенок.
В мое сердце снова властной волной ворвалась непоколебимая уверенность в свою счастливую звезду. К чему сомнения? К чему уныние и печаль? Нет, она, моя милая незнакомка, мой пленительный образ в желтом домино, не обманет меня! Она обещала и сдержит свое обещание: я снова увижу ее. Предо мной расстилается вся моя будущность, и судьба щедро одарит меня и счастьем, и удачей в любви.
Придя к такому заключению, я – о, верх кощунства? – на обороте письма дона Галиппе набросал карандашом стихи, воспевающие молодость, безумие любви и упоение страстных поцелуев. Потом я распахнул окно, сел на подоконник и стал жадно вдыхать вечерний морозный воздух.
Небо было усыпано звездами, молодой серп луны исчез за колокольней церкви Святого Августина, улица была молчалива и пустынна. По ней лениво прокатился одинокий фиакр и после некоторого колебания завернул налево. На колокольне Святого Августина пробило три четверти десятого… Молодая работница пересекла улицу и чуть ли не бегом кинулась в переулок…
Я чувствовал, что всей душой люблю эту пустынную улицу, и звонкий бой башенных часов, и проехавший мимо фиакр, и молоденькую работницу, скрывшуюся в темном переулке.
В это мгновение из того же переулка вынырнула фигурка маленького телеграфиста-посыльного. Он, весело посвистывая, шел по улице, поглядывая на номера домов и вертя в кончиках пальцев четырехугольник депеши. Дойдя до наших ворот, он остановился и вдруг нырнул в калитку.