– Ты здешний? – Саныч кивнул на деревню.
– Ага. А вы откуда? Из Новгорода?
Спросил парень совершенно равнодушно.
– Из Руссы, – ответил Саныч. – В Псков топаем, к тетке.
– А, понятно. В Псков – туда.
Парень указал грязным пальцем.
– Да мы знаем. Только это… – Саныч поглядел в небо. – Вечеряет уже, нам бы остановиться.
Парень скривился.
– У нас никто не пустит, – помотал он головой.
– А чего так? – Саныч подмигнул.
– Так война. Ты пустишь, а они скажут, что укрываешь.
– Кто скажет-то?
– Кто-кто, понятно кто, сами, что ли, не знаете? Всех молодых ведь угнали…
Парень кивнул на деревню.
– А тебя чего не угнали? – спросил я.
Парень выставил из фуфайки руку. Она была сухая и дряблая: кость, кожа, мяса мало. Калека. Как Щурый, только хуже – уже не поправится.
– Мне локоть телегой переехало, – объяснил парень.
– А к тебе самому нельзя? – спросил Саныч.
– Мамка не разрешит.
– А пустые избы есть? – продолжал приставать Саныч.
Сухорукий промолчал.
Пустая изба – не лучший выбор: печку затопишь – и все узнают, что чужаки заявились. А без печки ночевать тяжко. Поэтому лучше всего бродяжками прикидываться, сейчас бродяжек полно шляется, деваться некуда, многие пускают.
– А до другой деревни далеко?
– Часа четыре, – сухорукий указал пальцем. – Туда. Стариково.
– Ну ладно, пойдем в Стариково. К ночи доковыляем, наверное.
Саныч плюнул, пнул смерзшийся ком земли, побрел через поле. Я тоже плюнул, землю пинать не стал, поберег ботинки.
– К художнику можно вообще-то, – сказал вдогонку сухорукий.
Саныч остановился.
– Да, к художнику, – повторил сухорукий.
Саныч обернулся.
– Он один живет, сестра умерла в прошлую зиму. Раньше он всех пускал.
– Проводишь?
Сухорукий помотал головой.
– Не. Мне картошку надо собирать. У него изба на отшибе, сразу увидите. Только стучите дольше. Стучите и стучите.
– Почему?
– Так он это… – Парнишка поморщился. – Полубелый.
– Как это? – поинтересовался Саныч.
Собиратель картошки снял шапку, постучал по голове кулаком, вытянув при этом губы в трубу, произвел звонкий пустой звук, как из высохшей колоды.
– Картины рисует… Смешные. Художник ведь.
– Художник? – Саныч поглядел на меня.
– Ага. Он и до войны таким был, художником. И представлял еще. У него ящик такой зеленый, с фигурами, куклы вроде как. Так он по всей округе с ними ходил, разные концерты показывал. Тоже смешные… Клуб в Сусалино разрисовывал еще. У вас еда какая осталась?
Еда у нас оставалась. Тоже картошка вареная и лук. Но Саныч пожал плечами.
– Ладно уж. – Сукорукий достал из корзины пяток клубней, протянул Санычу. – Он и так пустит, но все равно, лучше отнесите ему.