— Вполне. То есть я сразу два добрых дела сделаю: и себя полечу, и вас осчастливлю?
Он промолчал.
— Извините, — сказала я.
— Ничего, — сказал Штыро. — Считайте, что этого разговора не было.
— Почему? Разговор был. И есть.
— Вы серьезно?
— Вполне. И вы правы, было бы гораздо смешнее, если б вы подъезжали с разными там подходцами, намеками и так далее. Вы правы. У меня хороший задел в работе, и завтра с обеда я свободна. Часов с трех. А вы?
— Завтра?
Похоже, он перепугался: неужели так скоро?
— Да, завтра.
— Завтра, хорошо. То есть я несколько занят, но я… Это нетрудно. Если вас устроит в пять часов, то…
— Вы далеко живете?
— Рядом!
И он дал мне свой адрес. Это было действительно рядом.
Что ж, нанесем упреждающий удар.
Я не предполагала, что буду так волноваться.
И не в одном волнении дело. Я, в сущности, впервые в жизни почувствовала себя действительно изменяющей. Одно — регулярно обманывать мужа милого, да постылого, совсем другое — обмануть любимого человека. Пока любимого.
Но я не видела выхода. Я вбила себе в голову, что все скоро кончится, что меня могут бросить, а я не могу быть одна, я не могу, блин, чтобы меня не любили. Штыро, конечно, не замена. Это будет проба. Генеральная репетиция. Упражнение на тему: могу ли я быть с другим?
Я старательно подготовилась. Я цвела и благоухала.
Я старалась не замечать, как подрагивали пальцы Якова Яковлевича, когда он разливал шампанское.
У него было уютно, квартира не имела на себе печати холодного холостячества, она не выглядела одинокой. И это меня почему-то приободрило.
Старичок, похоже, и впрямь был опытен. Вел легкий разговор, мимоходом руку поцеловал, мимоходом коснулся щеки. И вообще был совсем другим: я ведь в белом халате его привыкла видеть и в очках. Здесь же, в домашнем приглушенном свете, его глаза даже не выглядели уставшими и набрякшими, как это бывает у близоруких людей, снявших очки.
Нашел какой-то естественный повод перейти из кухни, где мы сначала устроились, в комнату. Правильно: не сразу, не сразу, надо дать женщине адаптироваться. Слава богу, не предлагал стариковских штучек: потанцевать или на брудершафт выпить. Мы по-прежнему оставались на «вы». Мы чувствовали себя заговорщиками.
За окном начало темнеть.
— Что ж, — сказал он.
— Что ж… — сказала я.
Меня удивил его торс. Да, седоватые волосы на груди, да, шея уже с возрастной краснотой и морщинами, но мышцы рук и груди округлы, молоды и, пожалуй, попривлекательней, чем у Ильи. Старичок и впрямь не дает себе увять, и турник над дверью недаром укреплен, гиря в углу у балконной двери не просто так пылится!