Пятнистое тулово вертолета показалось из-за скалы и плавно заскользило вниз, описывая ровную дугу. “Гнездо, я Чибис! Захожу на посадку”.
Первым на бетонку спрыгнул полковник Данич. Лицо его, поросшее седоватой щетиной, было средоточием угрюмой усталости. — Ну что? — Участливо посмотрев на него, коротко спросил Крутый.
— От мертвого осла уши, — отмахнулся Данич, поправляя автоматный ремень. — Полтора десятка “духов”, куча стволов, пара НУРСов[9] и дуля с маслом.
— Понятно, — вздохнул подполковник, глядя на уставших антитеррористов, один за другим спрыгивающих на желанную твердь “своей земли”. — Без потерь?
— Бог миловал, — покачал головой Данич. — Ладно, пошли в штаб. Я бы с удовольствием чего-нибудь выпил. Да, и насчет бани надо распорядиться, а то с ребят одежу скоро ножами соскребать надо будет.
Полковник крепко пожал руку начштаба, провожая взглядом закончившего непременный доклад пилота.
— Ну и орлы у тебя, майор! Закончим дело, буду ходатайствовать о наградах. Медаль Нестерова, не меньше.
— А скоро закончите-то, а?
— Скоро, скоро. На днях или раньше. Пошли, Емельяныч, — полковник по приятельски хлопнул следователя по плечу, — Угощай гостей!
— Да какой же ты гость! — Пожал плечами следователь.
— Который хуже татарина, — усмехнулся Данич, — но это еще не повод меня не угощать.
Маленькая двухместная комната в бараке офицерского общежития, где квартировали Данич и Крутый, освещалась куцей сорокасвечовой лампой, дававшей света не больше, чем синяк под глазом. Полковник Данич, отдыхающий после трехдневного рейда по горам, полулежал в расслабленной позе на панцирной койке с красными цифрами инвентарного номера на ножке, и, вытянув длинные ноги к самодельному нагревателю, точил нож. Сопровождение мыслительного процесса чирканьем стали о точильный камень было его многолетней, намертво въевшейся привычкой. А думать было о чем. Прочесывание окрестных гор и ущелий давало пока что результатов не больше, чем игра в шахматы с местным зампотехом. Процесс из любви к процессу. Ни Санаева, ни чертовых “яиц” с килотоннами тротилового эквивалента не было и в помине. Одолеваемый подобными мыслями, Данич мягко повел точилом по тончайшей ниточке жала клинка. Им уже можно было строгать гвозди, но мысль, заветная, единственная и неповторимая, способная одним махом проложить дорогу к поставленной цели, словно смеясь над беспомощными попытками Данича залучить ее в свои сети, никак не приходила в голову. Полковник отложил точило, уселся поудобнее на койке, подкинул нож в руке, и коротким движением, подав плечо вперед, метнул кинжал в дверь. Обоюдоострое лезвие мягко вошло в древесину, и лишь легкое дрожание рукояти показывало, с какой силой был совершен бросок. Словно в ответ на это действие, в дверь постучали.