Она выпустила его и отступила назад. Дородный тюремщик снял кривой меч со своего места на закопченной стене. Евгенидис успел испугаться раньше, испугаться так, словно его сердце начало каменеть в груди. Увидев палача с мечом, он снова посмотрел на царицу и почувствовал, словно весь мир вокруг превращается в камень. Воздух в комнате затвердел, и он начал задыхаться. Он бился в кожаных путах, сражаясь с мертвым воздухом, сражаясь с бездушным упрямством царицы Аттолии. Он умолял:
— Пожалуйста, пожалуйста, — словно его сердце вырывали из груди.
Человек рядом с ним поднял меч. На мгновение огненная искра пробежала по лезвию клинка, прежде чем меч обрушился вниз, глубоко вонзившись в ручку стула. Кисть его правой руки исчезла за блестящим клинком.
Аттолия видела, как его тело рванулось из ремней. Она ожидала, что он закричит, но вор не издал ни звука. Он отвел глаза от своей правой руки, и она увидела, как лицо стало мучнисто-белым, словно вся кровь в один момент иссякла под кожей. Его глаза были крепко зажмурены, рот искривился от боли.
Он боролся за каждый глоток воздуха, его мысли кружили словно чайки в поисках добычи, ища способ изменить действительность, изменить приговор царицы Аттолии, но ее решение было окончательным и обжалованию не подлежало.
— Евгенидис, — он услышал ее спокойный голос сквозь багровую завесу боли, — я нарушила обычай? Посмела ли я оскорбить богов?
И он услышат свой слабый голос:
— Нет, Ваше Величество.
— Прижгите рану, — бодро приказала царица. — И пусть доктор посмотрит его. Я не хочу, чтобы рана воспалилась.
Железо для прижигания было готово, и она задержалась, чтобы увидеть, как он закричит под раскаленной кочергой. Он снова дернулся, но так же не издал ни звука, только резко вдохнул и не позволил воздуху выйти из груди. Аттолия наблюдала, как посинели его губы, и он потерял сознание; его голова упала на грудь, а темные волосы закрыли лицо. Она наклонилась ближе, чтобы убедиться, что вор дышит, затем снова повторила приказ вызвать доктора и вышла.
Поднимаясь по узким лестницам на верхние этажи дворца, она отодвинула свое смущение в уголок сознания и сосредоточилась на предстоящем переезде двора. Она собиралась проехать вглубь страны. Пора было разобраться с местными баронами. Она даст необходимые распоряжения собирать сундуки.
Три дня спустя царица стояла на пороге тюремной камеры. Она услышала вора прежде, чем смогла его увидеть, и слушала его затрудненное дыхание, пока ее глаза не привыкли к темноте.
Он лежал на боку в углу камеры, прижав к груди раненую руку и подтянув колени, чтобы защитить ее. Он потел в холодной и сырой темнице и не двигался, пока Аттолия не ткнула его в бок носком сандалии. Он открыл глаза и посмотрел на нее без всякого выражения. Яркая лампа, принесенная кем-то из охраны, осветила его лицо, и она разглядела шрам на щеке. Его кожа была такой бледной, что шрам казался серым.