— Тогда?..
— Тогда мы выйдем за пределы идеологии! Тогда кончится время словопрений! И мы засучим рукава, потому что настанет час действия, потому что мы обретем наконец власть над ходом вещей! — Какой-то свет озарил на мгновение его лицо и померк, Он повторил: — Терпение… терпение! — Затем повернул голову, чтобы найти взглядом Альфреду. И машинально, хотя она была слишком далеко, чтобы его услышать, он пробормотал: — Правда, девочка?..
Альфреда подошла к Патерсону и Митгергу.
— Идемте с нами в «Погребок» чего-нибудь поесть, — предложила она Митгергу, не глядя на Патерсона. — Не правда ли, Пилот? — весело крикнула она Мейнестрелю (что должно было для Патерсона и Митгерга означать: «Пилот заплатит за всех»).
Мейнестрель в знак согласия опустил веки. Она добавила:
— А потом все пойдем в зал Феррер.
— Только не я, — сказал Жак, — не я!
«Погребок» был маленький вегетарианский ресторан, помещавшийся в подвале на улице Сент-Урс, позади бульвара Бастионов, в центре Университетского квартала, и посещавшийся преимущественно студентами-социалистами. Пилот и Альфреда часто ходили туда обедать — в те вечера, когда они не возвращались для работы на улицу Каруж.
Мейнестрель и Жак пошли вперед. Альфреда с обоими молодыми людьми следовала за ними на расстоянии нескольких метров.
Пилот снова заговорил со свойственной ему порывистостью:
— Нам еще, знаешь, сильно повезло, что мы переживаем эту идеологическую фазу… что родились на пороге чего-то нового, что только начинается… Ты слишком строг к товарищам! А я прощаю им все, даже их болтовню, ради их жизнеспособности… ради их молодости!
Тень меланхолии, ускользнувшая от его спутника, пробежала по лицу Мейнестреля. Он оглянулся, чтобы убедиться, идет ли Альфреда за ними.
Жак, не соглашаясь, упрямо покачивал головой. В часы отчаяния ему, действительно, случалось сурово осуждать молодых людей, которые его окружали. Ему казалось, что большинство из них мыслит слишком суммарно, узко, слишком легко поддается нетерпимости и ненависти; что они систематически упражняют свой ум в укреплении своих взглядов, а не в их расширении и обновлении; что большинство из них скорее бунтари, чем революционеры, и что они любят свое бунтарство больше, чем человечество.
Однако он воздерживался от критики своих товарищей в присутствии Пилота. Он сказал только:
— Их молодости? Но я как раз ставлю им в вину, что они недостаточно… молоды!
— Недостаточно?
— Нет! Их ненависть, в частности, — это старческая реакция. Маленький Ванхеде прав: подлинная молодость — не в ненависти, а в любви.