Но больше всего Сезар злился на Зверюгу. Капканы оказались вынужденной мерой. Он любил охотиться «по-честному», выслеживать свою добычу. И в то же время старый пастух понимал: пока не убьет этого взбесившегося пса, он никогда не будет спокоен за внука. Проблема заключалась и в том, что он не мог запереть мальчика в загородке как овечку. Себастьян становился все более независимым, и сколько на него не кричи, он все равно поступал по-своему.
В глубине души старик соглашался, что так оно и должно быть.
Не раз Сезар повторял себе: Зверюга ушла в другую долину. То, что она перестала нападать на окрестные стада, как будто бы доказывало это. И все же у него было предчувствие, будто стоит только ему утратить бдительность, как она это почувствует, и последует новое нападение. А еще ему почему-то казалось, что у этой собаки зуб именно на него, Сезара.
Смех Себастьяна вернул старого пастуха к реальности.
— Ну и лицо у тебя сейчас было, де!
И они пошли домой, туда, где их ждало приятное тепло огня в очаге. Воздух был прохладным и влажным, небо — серым с черными переливами, предвестниками грозы. Тень упала на склоны, исказив очертания гор и смягчив осенние краски земли. Только совсем уж бездушный человек мог не залюбоваться таким великолепным пейзажем. Сезар любил эти суровые места за то, что они не давали людям забыть об их ничтожности. В горах лживость и тщеславие раскрывались сами собой, равно как и трусость.
Войдя в елово-лиственничный лес, они оказались словно бы в пещере, где каждый звук давал приглушенное эхо, — шелест иголок под ногами, потрескивание веток, торопливый шорох пробегающего мимо грызуна. Серый вечерний свет пробивался сквозь хвою тонкими темными нитями, похожими на струи дождя. Поддавшись впечатлению, они вышли из лесу чуть погрустневшие, но глазам их снова предстала величественная панорама гор. Шли они быстро и, судя по всему, вполне могли успеть домой до темноты. На месте, где начиналась тропа Глантьер, Сезар резко остановился и жестом привлек внимание мальчика.
— Слушай!
Из долины доносился рев оленя, хриплый и мощный, и в сумерках он звучал словно туманный горн.
— Это олень, да, де?
— Да. И это значит, пришла осень. Слышишь, как он призывает самку? Крик у него протяжный, грустный, томный, совсем как мелодия влюбленного скрипача, которую он наигрывает сердечной подружке! Он словно бы говорит: «Я — самый красивый, самый сильный, но и самый несчастный из всего оленьего племени, потому что ты меня отвергаешь!»
— А что оленуха ему отвечает?
— Ничего. Просто стоит и ест траву. Но тот крик пробуждает в ней желание, и этого достаточно, чтобы позже на свет появился олененок. А знаешь, как олень себя украшает?