Действительно, это были сыновья великого князя, только что спустившиеся из дворца на террасу в сопровождении гувернера и остановившиеся около цветущих растений.
Александр с мечтательным видом наклонился к какому-то цветку, рассматривая его. Маленький Константин, только недавно научившийся ходить, отличался страшной дикостью и бурностью нрава. Так и теперь он сурово потребовал от брата, чтобы тот посторонился и показал ему, на что это он смотрит. Александр не сразу исполнил просьбу меньшого брата: он сначала даже и не расслышал ее. Тогда Константин без дальнейших слов вцепился в его волосенки и принялся теребить его, топая ножонками и голося так, словно за волосы драли его.
Александр, с детства отличавшийся рыцарственностью, не хотел пользоваться перевесом силы и пытался успокоить брата. Но это было не так легко, и вместо беззаботного веселья до великого князя теперь стали доноситься довольно резкие, неприятные звуки ссоры.
«И чего гувернер смотрит?» — досадливо подумал Павел Петрович, с досадою поворачиваясь в противоположную сторону.
Он спешил уйти от детей, чтобы они не обратились к нему с жалобами: он сознавал, что слишком несдержан и вместо примирителя мог бы стать грозным судьей, карающим и правого, и виновного.
Вид детей снова напомнил великому князю об опоздании супруги к прогулке.
— Иван, — сказал он, — ты всегда говоришь мне правду. Скажи, почему ее высочество до сих пор еще не спустилась сюда? Ведь этот час раз навсегда был назначен мною для нашей совместной прогулки!
— Ее высочество занята интересным разговором с князем Алексеем Куракиным, — ответил Кутайсов, — ну а когда ее высочество разговаривает с князем Алексеем, то обыкновенно настолько увлекается, что может забыть решительно обо всем на свете.
— Вот как?
Лицо великого князя исказилось при этих словах до ужаса; оно побагровело, жилы на лбу вздулись. Его охватила мелкая дрожь, являвшаяся у него обычным предвестником взрыва крайне бурного гнева.
— О чем они говорили? — резко спросил он. — Ну! Живо! Я знаю, что ты все подслушиваешь! Сейчас же выкладывай мне все: я хочу знать и хорошее, и дурное!
— Но, ваше высочество, дурного тут ничего не было! Ее высочество сидела на софе с видом повелительницы, оказывающей величайшую милость. Князь Куракин сидел очень далеко, да и лицо у него было такое, словно он видел пред собой образ Божьей Матери!
— К чему ты рассказываешь мне все это? — рявкнул великий князь, топая ногой. — Я хочу знать, что осмелился говорить Куракин моей жене?
— Да Куракин не осмелился ничего говорить, он только слушал. Ее высочество рассказывала ему какую-то историю, должно быть, очень трогательную, потому что у нее часто выступали слезы на глазах, но тут же высыхали, сменяясь радостной улыбкой. Я заметил, что эта улыбка показывалась каждый раз, когда ее высочество произносила слово «Монбельяр». При этом слове Куракин тоже кланялся с таким видом, словно пред ним в этот момент произносили какое-то особенно священное слово!