Федор подхватил ее на руки и понес к скамье, на которой когда-то они поцеловались впервые. Казалось, что это было в какой-то совсем иной жизни. Тогда тоже было прохладно, с Двины дул ветерок и собирался накрапывать дождь. На ней была та же теплая бархатная ротонда, на голове — кокетливая шляпка. Сегодня шляпки не было, а волосы были заплетены в обычную косу. Когда он положил ее на скамью, коса скользнула вниз и кольцом обвилась вокруг ножки.
Странное состояние овладело Федором: кровь, казалось, кипела в жилах и из всех мыслей, скорее даже не мыслей, а желаний, осталось только одно — сделать эту девушку своей. Он не был сейчас способен на любовную прелюдию, не желал познать тайны и прелесть ее тела, он даже не хотел, чтобы она ему отвечала. Только вторжение, только это главное. Тавро хозяина. Он вторгся в нее стремительно и безжалостно, едва уловив тот момент, когда преодолел девственную преграду. Лиза сжалась, но не проронила ни звука, не попыталась оттолкнуть его, только еще крепче охватила его руками и впилась зубами в сукно шинели. Он излился бурно и неистово, утратив ощущение времени и пространства.
Очнувшись, Федор почувствовал себя завоевателем, поработителем, господином. Его тело ликовало и звенело, как натянутая струна, приветствуя блаженство освобождения. Он нежно стал целовать Лизины глаза, щеки. Они были солоны от слез. И этот вкус на его губах разом погасил всю радость. Действительность обрушилась на него. Что же он наделал?
Федор поспешно поднялся, привел в порядок свою одежду, помог Лизе сесть.
— Лиза, любимая, прости… Прости меня… — Он взял ее прохладные ладони в свои горячие руки и стал покрывать поцелуями.
— Оставь… Все зря. — Она уткнулась в его плечо и заплакала.
— Дорогая, прошу, не плачь, — чувствуя себя последней скотиной, взмолился Федор. — Я причинил тебе боль…
— Разве это боль? Вот здесь всего больнее. — Она взяла его руку и приложила к своей груди.
Федор обнял ее за плечи, прижал к себе и стал тихонько покачивать. Так в былые времена делала его матушка, когда ее озорники-сыновья прибегали с разбитыми носами и коленками. Еще матушка всегда шептала что-то успокаивающее, но Федор не мог сейчас найти ни одного слова утешения и не смел дать ни одного обещания. Он с ужасом поймал себя на желании уйти. Встать и уйти, оказаться как можно дальше от этих слез, от измятого мукой лица, потому что виновником слез и муки был он — Федор Дивов, человек чести. Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Будто прочитав его мысли, Лиза отстранилась.
— Тебе пора. Скоро рассвет, — чуть дрожащим голосом произнесла она.