— Зина… — сказал я и замялся, старательно ковыряя кору на сосне, — мы поедем летом в Москву. Хочешь, я попрошу Сергея Петровича, чтобы он и тебя взял?
Она настолько удивилась, что бровки ее взмахнули и стали над глазами почти вертикально, щеки густо заалели.
— Нет, — поспешила ответить она, — я летом домой поеду, на Оку.
Замолчали; мы стояли у дерева. Зина от волнения принялась тоже ковырять кору сосны; долетали голоса далеко ушедших ребят.
— Зина, — сказал я, набравшись решимости, — я извиняюсь перед тобой. Помнишь, я тебя обидел тогда, в классе. Я никогда больше не буду так делать…
Девушка просияла, наклонившись ко мне, схватила и сжала мою руку.
— Как хорошо, Дима! — растроганно воскликнула она. — А то я все время глядела на тебя и думала: «Какой хороший парень и какой нехороший…» — Заторопилась почему-то, сунула мне в руку пахнущий смолой кусочек коры — Побегу Лене скажу, что мы с тобой помирились. — К Лене она относилась с восторженным обожанием.
Я догнал ребят возле общежития. Никита, обняв Саньку за плечи, предупреждал его:
— Сегодня вечером изберем тебя редактором нашего печатного органа «Станок». Так что ты приготовься…
— Почему меня? — испуганно проговорил Санька, останавливаясь.
— А кого же? — Повелительные нотки зазвучали в голосе Лены. — Тимофей Евстигнеевич тебя хвалит, у тебя слог хороший.
— Не пугайся, — подбадривающе сказал Никита. — Не один ведь будешь, поможем. Болотина выберем в редколлегию: ты пишешь, он рисует… Ну, чего стал? Идем.
…По вечерам со всех этажей ученики сходились в красном уголке — просторном помещении с крашеным полуоблупившимся полом. Под потолком желтели от праздника до праздника выгоревшие лозунги и призывы. С простенка била в глаза стенная газета «Станок». С особенным удовольствием читался в ней раздел «Кому что снится». В углу, огороженные шатким барьерчиком, стояли шкафы, набитые зачитанными книгами.
В отличие от коридоров, сотрясаемых неумолчным топотом ног, здесь царила тишина. Она поддерживалась комендантом общежития Чугуновым. Комендант жил в маленькой каморке между кубовой и красным уголком. Вечера он чаще всего проводил дома. Распоясав длинную рубаху, накинув на шею полотенце, расшитое по концам оранжевым осенним листопадом, он пил чай из большого, ярко начищенного самовара. Заслышав за стеной ребячью возню, Чугунов не спеша выхлебывал из блюдца чай и с решимостью устремлялся по коридору, забыв снять полотенце. Он открывал половинку двери в красный уголок и, застряв в ней полными плечами, взглядом выискивал виновника беспорядка. Отыскав его, комендант боком протискивался внутрь, брал провинившегося за ухо и выводил на улицу: