— Иди прохладись…
Библиотекарше Раисе Николаевне, жене Тимофея Евстигнеевича Папоротникова, чистенькой седой женщине, он внушал, стуча пальцем по барьеру и выпятив губы:
— Учуете скандал — стукните в стенку. Мы их за ушко да на солнышко… Порядок прежде всего! Так, значит, стучите…
Раиса Николаевна вздрагивала от его голоса, пугливо озиралась вокруг и часто кивала головой, поправляя прическу.
Но мы не всегда обижались на коменданта за его строгость. Было в нем — в расплывшемся лице, в неуклюжей, тяжеловатой походке, в напряженной речи — что-то домашнее, беззлобное, привлекательное. Случалось, что он врывался в ребячью гущу, хватал кого-нибудь из нас — чаще всего попадался Иван Маслов — и, облапив длинными ручищами, как ребенка вскидывал над головой, спрашивая: «Смерти или живота?»
Мы в это время облепляли его со всех сторон, висли на руках и ногах. Он мягко валился на бок и хохотал. Потом, охая и вздыхая, подымался, как медведь, грозно прикрикивал на нас: «Цыц!»
Мы разбегались, а он шел в свою комнату пить чай.
В тот вечер мы предупредили коменданта, что будем выбирать новую редколлегию стенной газеты. Мы ждали, когда соберется побольше ребят. По передвижной лесенке я забрался к верхним полкам шкафов, рассматривая книги, читал незнакомые имена: Оноре де Бальзак, Монтескье, Радищев, Менандр, Помяловский… Сколько книг! Неужели есть человек, который все это прочитал?! Тимофей Евстигнеевич, Сергей Петрович — они, наверное, читали. А что, если прочитать все это самому?.. Начать с верхней полки и по одной, книжку за книжкой, читать…
Вот эта, например. Что это такое: «Мистерии»? Я раскрыл том и прочитал первые попавшиеся строки:
Когда погиб шестой властитель Рима,
Он рану сам себе нанес мечом,
Хотел он избежать позорной казни,
Суда сенаторов — рабов своих недавних…
Тревожно и жутко было от непонятных слов, от нарисованных воображением картин, как жутко бывает в лесной чаще одному, где все незнакомо и таинственно.
Иван с Никитой играли в шашки. Санька прижался в углу за пианино: готовился к собранию — и, как всегда в такие минуты волнения, был бледен и насторожен. Кто-то приглушенно смеялся.
Вбежал Сема Болотин. На безбровом лице его светились острые, сверлящие глазки, торчал острый птичий носик. В руках Болотин держал тетрадку.
— Ребята, последняя новость! — закричал он. — Я знаю, кого мы должны выбрать сегодня редактором! Кочевого. Он пишет стихи. Это факт. Вот доказательства… Все стихи про музыку, про шершепку и про Лену! Он влюбился в нее!
— В кого, в шершепку?
— В Лену. Слушайте!..