– По мне так количество уничтоженных явно завышено победителями. По понятным причинам.
– Неважно. Стоит вспомнить, что нет такой страны, которая бы не устраивала еврейские погромы за последние две тысячи лет, все одним миром оказываются мазаны. Так что поддерживают, скрипя зубами. Вводят, что уж просто смешно и глупо, наказание за отрицание холокоста. Как за распространение свастики. Можно подумать свастику Гитлер изобрел. И у нас в церквах ее нет. Или в той же Европе. Или на керенках.
– Вот именно, – подхватил Борис. – На Гитлера модно сваливать все, что сами устраивали. Нашли козла отпущения. Ну как же, победителей не судят, только побежденных. И будто сами свои хрустальные ночи не устраивали. Да в то же время. Одну Францию вспомнить. Хотя вот парадокс, после его смерти, до девяносто второго года во многих землях Германии правили именно нацисты и никто их не трогал. Те, кто работал в лагерях смерти, тоже остались при своем. А вот действительно неординарную личность предпочли сжечь во славу грядущего Хама. Так что теперь евреи считаются высшей расой, и попробуй их тронь. Задавят в момент, как палестинцев, которых за людей вообще никогда не признавали.
– А если вспомнить, что главный, после Пасхи, праздник у евреев – Пурим, праздник жребия, когда евреям персидский царь разрешили геноцид амаликитян. Во время тех гуляний евреи уничтожили, это из книги Есфирь, до семидесяти пяти тысяч человек. Они до сих пор проводят гуляния с песнями и плясками по поводу этого геноцида, – он помолчал чуть и добавил: – А вот геноцид армян Израиль в жизни не признает. Ведь тогда придется делиться правами высших существ, а им это надо?
Оба помолчали, выдохшись. Затем попили чайку с пирожными.
Наступившее молчание прервал Борис:
– Вчера звонил отцу. Хотел съездить в отпуск в Самару, навестить. Не получилось, опять поругались.
– Из-за этого? – Оперман осторожно кивнул в сторону комнаты со свастикой.
– Не только. Он всегда терпеть не мог, когда я поступаю против его воли. Ну как же, поперся на матфак, когда надо было на юридический. В его фирму очередным консультантом или правоведом, или не знаю, на что он тогда рассчитывал, пятнадцать лет назад. Все равно его сожрали оба кризиса, не один, так другой. И теперь его бесит, когда я перевожу семье деньги. И еще больше, если вдруг запаздываю с переводом. А свастика… так предлог.
– Моя мама считала себя православной еврейкой. Даже выкопала какую-то организацию «Евреи за Иисуса». Очень молилась, особенно, когда совсем тяжко стало, отец продавал газеты в электричках, а я торговал книгами в спорткомплексе «Олимпийский». Это в девяносто третьем было. Отца избили за то, что влез не на свою территорию. Я разрывался между институтом и этой чертовой работой: книг до фига, а вот деньги мгновенно превращались в труху. Год такой, инфляция безумная. Не знаю, как мы это выдержали. Наверное, потому только, что мама раз сварила библию вместо супа. Уверяла, очень поможет в бизнесе, – он помолчал и продолжил, не поднимая головы. – В дурке она и года не протянула. А потом отец. Он ее очень любил. Не смог…. Да и мои взгляды его всегда пугали. Особенно, когда мама….