– Это что такое?
– Мукомольный комбинат. Мама относила ей свои вещи и меняла на граненый стаканчик. В нем была даже не мука, а труха. Я только недавно поняла, что он не воровал. Он просто из пустых мешков эту труху вытрясал. Труху по ложечке заваривали кипятком. Приносили с Бадаевских складов землю. Мы с женщинами, которых подселили в квартиру, и их детьми сидели у буржуйки и сосали эту землю. Мама мне это запрещала, но когда ее не было, я эту землю сосала. Насосала себе лямблии и посадила желудок.
Эти женщины ожидали своей очереди на «дорогу жизни». Мама тоже пошла в военкомат, чтобы ей помогли уехать из Ленинграда.
– Значит, вы все-таки хотели уехать?
– Мама хотела. Однажды она пришла из военкомата и сказала: «Мы никуда не поедем. Нас там никто не ждет». Когда мама это объявила, я билась в истерике. Но для мамочки моей, царство ей небесное, моя истерика ничего не значила, решение она приняла. Это, наверное, был конец ноября. Все уехали, а мы остались в этой квартире вдвоем.
– Она понимала, что вы можете умереть в блокадном городе?
– Об этом не говорили и не думали. Мама вскоре заболела и слегла. Написала записку и отправила меня с ней на Заячий к тете Насте. И я эту записку прочла. Мама писала: «Настя, у меня открылся кровавый понос, если есть какое-то лекарство, дай Ире». А я знала, что после кровавого поноса человек уже не встает. Тетя Настя отдала дворничихе свою каракулевую шубу за кусок кожи кабана, с которой было все уже ножом соскоблено. Тетя Настя эту кожу резала и варила. Она дала мне стакан этого студня, в котором плавало три или четыре кусочка кожи. Я принесла это варево маме. Еще помню, что мама пила марганцовку. И мамочка встала. Она пошла работать в эвакогоспиталь – сначала на Охту, а потом на Невский, 176, туда, где кинотеатр «Призыв».
– Радио вы слушали в блокаду?
– А как же? Все время передавали полонез Огинского. И сказки. И Грига музыку.
– Новый год отмечали?
– Наверное, кто-то отмечал, если мог ходить. У меня даже мысли этой не было, откуда силы-то?
– Вы свой паек сразу съедали или сохраняли?
– Мама, конечно, старалась придерживать, давать по кусочкам. Потом, когда уже стало полегче и можно было картошку сварить или кашу, я не ела, я жрала. Поем, лягу и просто умираю – всю меня распирает. Но проходит немного времени и я снова готова есть. Позже, когда мама в 45-м вышла замуж, ее мужу с Украины присылали посылки с яблоками. Я сидела за столом и жадно следила, как эти яблоки делят. А потом ела их как ненормальная. Это обжорство длилось наверное до 51-го года. Но мама сразу не давала, все-таки по кусочкам.