себя «он». И речь идет не только о том, чтобы приписать свое преступление кому-то другому. Дефо тщательно разделяет «л» и «он»: «я» появляется, когда речь идет о нравственном проступке, «он» — когда возникает тема раскаяния и надежда, что Господь простит содеянное85. Возможно, Дефо позаимствовал этот прием из исповедей реальных преступников, и так проявлялось у них то смятение и потеря собственной идентичности, что наступали в момент убийства или сразу после него. Еще одна его героиня, Роксана (персонаж одноименного романа 1724 года), объясняет по другому поводу: «Грех и стыд идут друг за другом [...], как причина и следствие»86.
Полковник Джек — отдаленный предок доктора Дже-киля. Пусть он не страдает от раздвоения личности, но его нравственное существование отравлено угрызениями совести, возникшими от того, что он пошел на поводу у своего нарциссического и дьявольского «я». Оно привело его к преступлению и невольно — к греху тщеславия, что соответствует традициям христианской морали. Можно сказать, что современники, читая о приключениях полковника Джека, видели в его слишком ярком осознании собственного «я» знак нарушения правил, неотвратимый путь к крушению и падению. Старое религиозное противопоставление смирения и гордыни, проявляющейся в «эго», было все еще живо. В переложении на культурный язык средних и высших классов гордыня связывалась с нарушением табу в области приличий, пристойности, хорошего тона. Цивилизация нравов предписывала скрывать свои страсти и не говорить о них87. Однако, как это ни парадоксально, читатели Дефо как раз учатся познавать собственную индивидуальность, изучать свой внутренний мир, хотя их и предупреждают об опасности подобного занятия. Противоречие оказывается весьма продуктивным.
Во Франции в историях о ворах и разбойниках с большой дороги выделяются знаменитые фигуры Картуша, которого в 1721 году колесовали заживо, и Мандре-на, казненного в 1755 году. Золотой век криминальных биографий, тем не менее, заканчивается. В: Англии это происходит примерно к 1740 году. Публика уже насытилась историями, которые публикуются во всех газетах. Последним примером стала история Джека Рана по прозвищу Шестнадцать Шнурков, повешенного в 1774 году. Он отличался вызывающей элегантностью. Его штаны на каждом колене были перевязаны восемью лентами с серебряными бляшками, откуда и пошло прозвище. Быть может, закат жанра связан с тем, что пропал его символический заряд. Во второй половине века по обе стороны Ла-Манша появляется новый тип разбойника. Это пройдоха, выходец из почтенного сословия. Он нарушает общепринятые правила более тонким способом, в первую очередь это касается каждодневных занятий средних классов. Его образ заставляет задуматься об опасности индивидуализма в экономическом плане88. Кроме того, миф о раскаявшемся преступнике, о грешнике, ставшем святым в момент казни, мало-помалу наскучил публике. Читатели справедливо заподозрили здесь некое благочестивое мошенничество. Слишком уж неправдоподобным казалось то, что осужденный называл минуту казни самой счастливой минутой своей жизни, что он чувствовал себя счастливым и улыбался на эшафоте89. В Лондоне зеваки имели возможность увидеть в Тайберне гораздо менее поучительные сцены, скрыть истинный смысл которых было трудно, несмотря на все предосторожности и стара-