На что миссис Джейкобс, опустив глаза, пробормотала слова
согласия.
И еще одно:
Чарльз и Пэтси Джейкобс обладали сексуальным притяжением. Я уже говорил, что
Клер и ее подружки сходили по священнику с ума. А все мальчишки вскоре
повлюблялись в Пэтси, потому что она была красавицей. Светлые волосы,
сливочно-белая кожа, полные губы. Ее чуть раскосые глаза были зелеными, и Конни
утверждал, что она немножко ведьма, потому что каждый раз, когда эти зеленые
глаза обращались на него, он чувствовал, как у него подкашиваются колени. Если
бы при такой внешности Пэтси еще и красилась посущественнее, чем символический
мазок помадой, пошли бы разговоры. Но в двадцать три года она не нуждалась ни в
чем другом. Молодость была ее лучшей косметикой.
По воскресеньям она надевала приличные платья до колена или до
щиколоток, хотя в те годы дамские подолы как раз начали укорачиваться. По
четвергам на занятиях БЮМ она была в столь же приличных брюках и блузках (от
«Шип’н Шор», по словам моей мамы). Но мамы и бабушки нашего прихода все равно
пристально следили за ней, потому что эта приличная одежда облегала такую
фигуру, что друзья моего брата иной раз закатывали глаза или трясли рукой,
словно обжегшись о горячую конфорку. Пэтси играла с девочками в софтбол по
четвергам, и как-то раз я подслушал, как мой брат Энди (в то время ему было
ближе к четырнадцати) сказал, что когда она оббегает базы, это порождает в нем
религиозные чувства.
Она могла играть на пианино в четверговой школе и участвовать в
большинстве ее занятий, потому что брала своего малыша с собой. Это был
послушный, беспроблемный ребенок. Все любили Морри. Насколько я помню, даже
Билли Пакетт, этот начинающий атеист, хорошо относился к Морри, который почти
никогда не плакал. Даже упав и ободрав коленки, он всего лишь тихо хныкал, да и
то умолкал, стоило кому-то из старших девочек взять его на ручки. Когда мы
играли на улице, он неотступно следовал за мальчиками, а если не мог за ними
угнаться — то за девочками. Те присматривали за ним во время Библейского часа и
раскачивали его в такт, когда мы пели гимны. Потому его и прозвали
Морри-Я-с-вами.
Клер любила его особенно сильно. Я ясно вижу картину — созданную,
наверно, из множества наложившихся друг на друга воспоминаний: Морри сидит на
своем стульчике в уголке с игрушками, а Клер стоит на коленях рядом с ним и
помогает ему раскрашивать картинку или строить змейку из домино.
— Я хочу четверых таких, как он, когда выйду замуж, — как-то
сказала Клер нашей маме. Ей тогда было лет семнадцать, и скоро она должна была
покинуть БЮМ.