Но насчет сундучка с армией Кон ошибся. Я играл с солдатиками почти каждый день,
обычно — на полоске голой земли между нашим палисадником и Методист-роуд, которая
в те годы и сама была земляной. Тогда все дороги в Харлоу были грунтовками,
кроме шоссе № 9 и двухрядки, ведущей к Козьей горе, где находился курорт для
богатых. Я помню, как мама иной раз даже плакала из-за того, сколько пыли летит
в дом в засушливые летние дни.
Часто по вечерам я играл в солдатиков с лучшими друзьями, Билли
Пакеттом и Элом Ноулзом. Но в тот день, когда в моей жизни впервые появился
Чарльз Джейкобс, я был один. Не помню, почему не пришли Билли и Эл, зато помню,
как радовался, что в кои-то веки могу поиграть без них. Во-первых, можно было
не делить армию на три части. Во-вторых, и это было важнее, не пришлось спорить
с ними из-за того, кому побеждать в сражении. Честно говоря, я считал, что
вообще не обязан проигрывать: солдатики-то мои, и сундучок тоже.
Как-то жарким днем в конце лета, вскоре после моего дня рождения,
я поделился этой мыслью с мамой. Она взяла меня за плечи и посмотрела в глаза.
Верный признак, что мне предстоял очередной Жизненный Урок.
— Половина бед в мире проистекает из этого вот «мое-мое», Джейми,
— сказала она. — Когда ты играешь с друзьями, солдатики принадлежат вам всем.
— Даже если мы понарошку враги?
— Даже тогда. Когда Билли и Эл уходят домой ужинать, а ты
складываешь солдатиков в коробку…
— Это сундучок!
— Хорошо, в сундучок. Когда ты их убираешь, они снова твои. Люди
умеют обижать друг друга самыми разными способами, — ты это еще узнаешь, когда
подрастешь. Но я считаю, что корень всех зол — обыкновенный эгоизм. Обещай, что
не будешь эгоистом, малыш.
Я пообещал. Но мне все равно не нравилось, когда побеждали Билли и
Эл.
Тем октябрьским днем 1962-го, когда судьба мира висела на волоске из-за тропического
клочка земли под названием Куба, я воевал за обе стороны, а значит, победа в
любом случае оставалась за мной. С утра по Методист-роуд проехался грейдер («и
не надоело ему камни двигать», обычно ворчал папа), оставив после себя кучки
рыхлой земли. Сначала я сделал холмик, который затем превратился в холм, а
потом — в холмище, почти мне по колено. Сперва я хотел назвать его Козьей
горой, но это показалось мне банальным (ведь до настоящей Козьей горы всего
лишь дюжина миль) и скучным. Пораскинув мозгами, я назвал его Череп-горой и
даже попытался выкопать в ней глаза-пещеры, но сухая земля тут же их засыпа́ла.
— Ну и ладно, — сказал я россыпи солдатиков в сундучке. – Жизнь —
не сахар, всего не заполучишь.