– Ты не мог знать, что они люди шерифа, – зачем-то поправила я.
– Кого это здесь интересует?
Что правда, то правда. Такие мелочи здесь никого не интересовали. Здесь не имело значения, виновен или нет, умышленно действовал или по воле случая, признался добровольно или под пытками. Не играла роли ни причина поступков, ни степень их реальности. Важно было лишь одно: каковы интересы Роджера де Оксенфорда. В данном случае его интересы были абсолютно прозрачны. Он хотел заполучить амулеты, и для этого двое сидящих в темнице узников должны были превратиться в безжизненные тела, раскачивающиеся на веревках по прихоти ветра. Меня передернуло.
– Никогда не любила ходить на казни, – призналась я. – Ты не знаешь, при повешении агония длится долго?
– Нет. Обычно у человека сразу ломается шейный позвонок. Так что смерть практически мгновенна.
– Теперь мне стало намного легче.
– Рад, что хоть чем-то могу помочь.
– Мы умрем? – тихо спросила я.
Молчание.
– Не знаю, – ответил наконец Адриан. – За три дня всякое может случиться.
– Что, например? – устало вздохнула я. – Де Оксенфорда внезапно хватит удар?
– А что, тебе разве не нравится такой вариант? – усмехнулся он.
– Ты сам недавно говорил, что не веришь в сказки.
– Не верил. Пока не встретил тебя.
Я со всей силы зажмурила глаза и сжала кулаки так, что ногти больно впились в ладони.
– Если ты еще раз скажешь что-нибудь в этом роде, я потеряю самообладание. А мне надо продержаться эти три дня, иначе в понедельник Кларисса получит слишком большое удовольствие.
– Извини. Не буду. Есть такая песня, – сменил тему он, – там говорится: «Прости, мой край! Весь мир, прощай!»[1] Так вот, мы с тобой еще живы.
Я кивнула. Он не мог этого видеть, но говорить мешал снова подступивший к горлу ком.
Ночь прошла тяжело. Я засыпала и просыпалась бессчетное число раз, и сон приносил не отдых, а лишь дополнительное утомление. Порой я просыпалась с чувством тревоги, порой на грани сна и яви сознание охватывал безотчетный панический страх, который я не в силах была предотвратить, ведь сон не подвержен человеческому контролю. Иногда я быстро проваливалась в забытье, столь же поверхностное и непродолжительное, а иногда лежала и думала, то и дело переворачиваясь с боку на бок, садясь и снова укладываясь, пытаясь найти сносное положение для изнывавшего на каменном полу тела.
Все было до бесконечности глупо, несправедливо и нелепо. Уж лучше бы меня арестовали и осудили за сговор с лесными разбойниками. Во всяком случае, в этом было бы хоть какое-то зерно истины. Осознанно выступая против закона, как минимум знаешь, на что идешь.