— А сам чего не передашь? — вопросил Кирьян неприветливо. — Я ему как?.. Друг или ходок бесплатный?
— Мне в том районе светиться без мазы, — последовал ответ. — Мне на паровоз через час, и — чтоб подальше отсюда… Хорошо, тебя вызреть успел, не подвел пацана… Так что — бывай, не кашляй.
В свете, клубами льющимся из стеклянной, обрамленной грубым лакированным деревом, двери булочной, он развернул записку, прочел:
«Пришлите, мама и сестренка моя незабвенная Дарья Ивановна, папирос пачек пять, носки шерстяные и чаю — сколько можете. Любящий вас, помещенный в темницу по неправильному стуку, сын и брат.»
— Вот же, шакал, — качнул головой Кирьян, направляясь к общежитию и думая, что передать записку, как ни крути, а придется. — Вот же, попутал нечистый связаться с мазуриком бесстыдным и, как репей, неотвязным…
В субботу он поехал по указанному адресу, долго искал дом на перекрестьях заснеженных улиц за сугробами, завалившими палисадники и частоколы заборов.
Дом же оказался из новых, отстроенных пленными немцами, с огромной коммуналкой на десятки жильцов, с жирными запахами общей кухни, руганью и гомоном, и — влажно ударившим в лицо еще на входе едким щелочным паром от бесконечных постирушек. Убогая старушка, отпахивающая тленом, провела его к нужной двери. Он постучал в нее согнутым пальцем, не чая быстрее вырваться из парникового смрада этого житейского болотца.
Но дверь внезапно открыла та, кого менее всего он ожидал встретить в этой прокисшем застое и безалаберности разнородного людского сожительства. Перед ним стояла невысокая темноволосая девушка с открытым лицом, ясными серыми глаза, в чистом, обрамленном простеньким кружевом, ситцевом платье. Была она чуть широка в кости, и раскрасневшиеся кисти ее рук отмечала каждодневность муторного труда, что ничуть не смутило Кирьяна, а, напротив, удовлетворенно осознал он исходящую от нее теплую волну домовитости, уверенности в себе и глубокого, врожденного здоровья — как от молока парного или налитого яблока, дождем омытого.
Он представился: так и так, сотоварищ вашего брата по учебе, вот от него записка, ознакомьтесь…
Ее глаза смотрели на него с затаенной тревогой, вполне объяснимой — ожидать что-либо хорошего от друзей непутевого братца не приходилось. Но мелькнул в ее взгляде и интерес, причем устоялся, не сгорел в следующий миг, а значит, как с облегчением понял Кирьян, был он определен ею, как человек правильный, не беспутный, а главное — не как подозрительный чужак, подлежащий немедленному отторжению.
Прошел, приняв ее приглашение, в комнату, где исчерпались в выветренности и чистоте уютного помещения дух коммунальной клоаки, какофония ее быта, неотчетливыми скрипами, лязгами и глухими голосами доносившаяся извне, словно из другого пространства. Присел на стул за стол с чистой тугой скатертью, крахмальной до твердости.