— Кто там? — спросил он.
— Это — я, — ответила Мария.
Старик выронил перо, а потом, схватив лампу, встал из-за стола и осветил лицо дочери. Он помолчал немного, а потом произнес:
— Так это ты? Мое предсказание исполнилось. Одинокая, покинутая, ты ночью возвращаешься в дом отца. Я говорил правду; только я скорее ожидал твоего супруга, чем тебя.
— Не говорите о нем, отец, — сказала Мария, сжимая зубы, — это он заставил меня смириться. Я — нищая. Со вчерашнего дня наш дом в руках маркиза де Бренвилье. Кредиторы опечатали мой дом, и виной этого позора является человек, которого Вы, отец, навязали мне в мужья. Я пришла к Вам, как блудный сын, просить приюта под Вашей кровлей.
Д‘Обрэ поставил лампу на стол и, схватив холодные, как лед, руки дочери, воскликнул:
— Добро пожаловать, Мария!.. Я знал, что ты придешь. Не обвиняй Бренвилье!.. Виновата ты. Тот человек, который, к твоему и нашему счастью, сидит в стенах Бастилии, порвал тонкую нить, связывавшую тебя с маркизом. Разве он, товарищ твоего мужа и спаситель его жизни, осмелился бы так открыто проявлять свое преступное чувство к тебе, если бы ты сама не подала к тому повода? Твой муж выказал свое ничтожество, но виновницей его позора являешься ты, да, ты сама!..
Мария отступила назад, закусила губы, потом проговорила:
— Я? Я одна? Вы живете в странной обстановке, отец, иначе Вы не стали бы так рассуждать. Того человека, который, благодаря проискам моей семьи, томится в стенах тюрьмы, я люблю, маркиза же я презираю! Теперь я несчастна, всеми покинута, но, если даже Вы отвергнете меня, я не откажусь от Сэн-Круа. Я не могу вырвать его из моего сердца!
— Безумное дитя! — воскликнул старик, — твоя любовь — преступление!
— Отец, Вы все думаете о Ваших старых законах, о процессах, которые Вы вели, но не хотите считаться с сердцем. Знаете ли Вы, что он кутил и бросал меня, но все же привязываете меня к нему. Известно ли Вам, что Бренвилье, гуляя под руку со своими любовницами, нахально раскланивался со мной среди улицы, что он у ворот Вашего… моего дома открыто садился с публичными женщинами в экипаж, украшенный нашим гербом? Вы знаете все это и все же заботитесь о правах этого человека. Знаете ли Вы, какие огромные суммы денег проигрывал он и тратил на различных развратниц? Вы осведомлены обо всем этом и все же требуете, чтобы я хорошо относилась к нему.
Во время этой речи маркиза побледнела; ее глаза горели зловещим огнем.
Старик испуганно отступил и воскликнул:
— Успокойся!..
— Нет, — горячо возразила Мария, — нет, я не успокоюсь! Я теперь — разъяренная львица… Но что же из того? Вы отняли у меня того, кого я любила. Из-за чего? Из-за того, что Ваша глупейшая семейная гордость была оскорблена моими взглядами на нравственность! Ха, ха, ха! Как будто великие мира сего поступают иначе! Спросите его величество Людовика Четырнадцатого, его придворных, Лозена и всю компанию, что они думают о моей любви, о моем образе жизни!