— Каким образом?
— Когда она стала старой и больной, он отдал ее в дом престарелых. Федор и жесток, и труслив, но я и сама не пойму, почему мне его по-прежнему жалко, — тихо закончила Жанна и вдруг, спохватившись, проговорила быстро, на полтона выше: — Да, Евгений, я не сказала вам самого важного. Милиция обыскала рабочий стол Пырина и нашла там одну любопытную записку. Так как они не знали его почерк, то обратились за помощью ко мне. Я подтвердила, что написано это было действительно рукой Федора. Эти строчки врезались мне в память, я могу процитировать их наизусть. Вот: «Я не хотел этого делать. Меня заставил Солонков. Деньги взял, не желая больше оставаться нищим. Ненавижу себя и его. Не могу дальше жить…»
— Он получил все, что хотел, — сказал я.
Послышался звук открываемой двери, и на пороге кухни появился Саша Стрелков. Он не решился надевать свои грязные вещи и теперь смущенно заворачивался в банное полотенце.
— Я вам не помешал? — спросил мальчик.
— Проходи садись, Саша, — улыбнулась Гриневская. — Ужин уже готов.
Женщина быстро накрыла на стол, разложила по тарелкам еду. Проголодавшийся за день, я жадно уничтожил свою порцию, Саша Стрелков же ел не спеша. Я вдруг подумал о той, которая воспитала его таким, вложила свое сердце, душу, доброту и в расцвете молодости и красоты закончила свою жизнь, сделав мальчика навсегда несчастным. А еще перед моими глазами встали образы Белецких, мужа и жены, которые тоже были привязаны к ней как к родной дочери и жизнь которых так же опустела с уходом этой молодой красивой женщины.
Саша Стрелков поел и поблагодарил хозяйку.
— Ты, наверное, хочешь отдохнуть? — спросила Жанна. — Я сейчас постелю тебе в спальне.
Мальчик помотал головой.
— Я могу потерпеть, — сказал он. — Вам же давно хочется узнать, что произошло со мной и… с мамой, — запнулся, плотно сжал губы. — Я и сам больше не могу хранить это в себе и хочу поделиться с хорошими людьми. Я начну с самого начала, а если что, вы останавливайте и задавайте вопросы.
— Знаете, раньше все было просто и хорошо, даже немного скучно, потому что ничего нового не происходило. Гулял во дворе с мальчишками, мама учила читать и писать, и по географии еще, и по истории, и гербарий собирали вместе, из конструктора я разные механизмы моделировал, но уже один, потому что женщины ничего не понимают в технике. А тетя Зина все про Бога рассказывала, да так интересно! Еще рисунки всякие из книг показывала: и сотворение мира, и Ноев ковчег, и райский сад, где Адам и Ева… Потом я и сам читать Библию стал и понял, что это самая великая книга, не то что разные сказки о киборгах и оживших мертвецах, а Иисус — самый благородный человек, потому что он до такой степени любил людей, что умер за них. Иногда приезжал мамин студенческий знакомый на большой красивой машине, дядя Олег его зовут, но я к нему по имени-отчеству — Олег Викторович, — очень добрый, и к маме хорошо относился, и ко мне, всегда подарки всякие, да такие дорогие, что брать неудобно. Кажется, он в маму влюблен был, иначе зачем бы так часто заезжал? Уйдут они в комнату за загородку и говорят о чем-то подолгу вполголоса, точнее, он говорит, а мама лишь слушает. И часто бывает, когда он закончит, мама так тяжело вздохнет и скажет: «Жаль мне тебя, Олежек, несчастный ты человек». Как-то я спросил ее, почему же он несчастный, ведь все как будто есть. Она и ответила мне, что вовсе не в деньгах счастье, а в чем — вот вырасту я и сам пойму, а если не пойму — не судьба мне счастливым быть. Я не стал дожидаться, сам в Библии ответы нашел. Высшее счастье — в любви к ближнему и в сострадании. А Олег Викторович, видимо, кроме научных книжек, ничего и не читал.