И было то 20 седминика, червеня, липеца, сеченя, июля месяца, 1000 год.
И увидела Ждана, подняв глаза, что напротив нее стоит ее Медведко, христианским именем Емеля, что родился в 980 год. И был он сыном двух отцов: первый – медведь именем Дед, что сейчас стоял по пояс в озере и звал сына, и шерсть его была нагрета так, что тлела бы, если б не вода, куда он монотонно погружался с головой и потом опять поднимал свою бурую морду, облепленную травой и грязью, и глаза его были красны от дыма; и второй отец – волхв Волос. А мать Медведко Лета, что дымом, во имя спасения человеков, ушла в московское небо и сейчас кружила над Москвой-рекой и тоже искала Медведко, стараясь различить его в этом дыму, жаре и гари, среди трассирующих головней и веток, похожих на лет пуль в раннее утро четвертого октября 1993 год возле Белого дома на берегу Москвы-реки, когда кончился, слава богу, едва начавшись, русский бунт и почти наступила русская власть, что тысячу лет худо-бедно держала эту землю в регулярных ежовых рукавицах.
И забыл в этот миг Емеля, провалившись, и исчезнув, и растворясь в глазах Жданы, и крещение в Новом граде, северной столице варяжской Руси, и костер, в котором таяла и исчезала Лета, и долгое возвращение из Нового града в родные московские леса к Деду, и холодные счастливые зимы в родной Берлоге, и русский и медвежий бой, что обломал ему бока, налил и накачал звериными мускулами и звериной хваткой его тело. И только один Дедов завет не забыл до конца Медведко: вздохни глубоко, прежде чем мысль начнет жизнь – дай ей опору, воздух, и она будет летать, как птица, а не дашь – упадет, как камень, и будет мертва.
Вспомнил. Вздохнул. И сделал свой первый шаг навстречу Ждане по московской земле, что лежала меж двух вод, между берегом Москвы-реки и берегом озера, на большой поляне, которую топили каждую весну весенние дожди и разливы и почти высушивала июльская жара, оставляя на дне ил и меру воды, доходящую едва до горла стоящему в озере Деду. Место, знакомое каждому обывателю нынешней Москвы, что сейчас лежит меж обводным каналом и Москвой-рекой, рядом с «домом на набережной», хранителем тайн короткого и буднично-кровавого мгновенья русской истории, что еще не воспринимается как история, но как вспышки от выстрелов, которые полосовали пространство 7 ноября 1917 год меж Невой и «Зимним», чтобы сохранить империю в новом виде в новые времена. Ее слабый монарх именем Николай, нумером второй, вкупе с императрицей Александрой Федоровной и помогавшим им в этом со всей русской народной страстью Распутиным, с одной стороны, и дворянством – с другой, угробил, как могут угробить неловкие руки кувшин тонкого стекла, уронив его на мраморный пол. Это чернь за неимением прочих делателей восстанавливала в России единовластие, к которому страна единственно склонна из-за бесконечности простора своего и своеволия множества разных народов, населяющих ее, и многообразия вероисповеданий их.