Идет она, руками машет. Идет и кричит. «Не уезжайте», — кричит. Кричит и смеется. Кричит и понимает, что не кричится. Смешно: понимает, что губы спеклись и потрескались. Что и не раскрываются губы ее вовсе. Это ей только кажется, что кричит, а в горле пересохшем крик не рождается. Не видит ее никто. Идет Настя, как кавказский пленник. Тот по полю к своим бежал и кричал: «Братцы! Братцы!» Но те не слышали, а из лесу на скакунах выскочили краснобородые… Так и Настя к своим идет. Правда, пока не выскочили из леса на скакунах, но поезд в любую минуту уйти может. В любую. Идет и плачет.
Жалко. Если бы на час опоздала, то не так жалко. Жалко, когда в минуты не уложилась.
Вконец Жар-птица отощала. Как былиночка. Может, и смотрел кто в ее сторону, но сквозь нее только поле ковыльное увидел.
Часовой у поезда. Часовой не видит ее. Это ночью часовой бдительным бывает. А тут встал у вагона, развернулся спиной к осеннему солнышку, да и пригрелся. Кто со стороны поля подойти может? Никто не может.
Идет Настя, ступни ног горят огнем. Так горят, словно по угольям идет.
Протянула руку и взялась за вагонный поручень. Теплый поручень, на солнышке разогрелся.
Правое колено — на ступеньку. И всем телом вперед. Теперь левую ногу подтянуть и на ступеньку коленями. Теперь правой ногой надо встать на ступеньку. Теперь левой. Круги оранжевые в глазах. Подниматься надо не ногами, а руками за поручни хвататься и тянуться. Правую ногу — на вторую ступеньку. Теперь всем телом вперед. Теперь левую ногу поднять на вторую ступень. Не поднимается. Обидно.
Дрожь по поезду. Дернет сейчас — и свалится она в полынь придорожную, и не увидит ее никто. И уйдет поезд без нее, и не скажет никто товарищу Сталину, что она почти дошла. Что не дошла она всего одной ступеньки. Не расскажет никто товарищу Сталину, что папку с документами она под расстрельным шкафом спрятала. Не расскажет ему никто, что «Контроль-блок» в Волге лежит, стропой привязан к килю разбитой деревянной баржи. Ладно. Ногу вверх. Так. Встала нога на ступень, и прожгло ступню. Теперь правую ногу — на третью ступень. И дверь пред нею распахнутая.
Только тут ее часовой заметил:
— Кудыть, холера! Тудыть твою! Слязай! Стрялять буду!
И затвором — клац!
Но Настя и левой ногой уже в тамбуре. Руками обеими — за стенки. Шаг вперед. Еще шаг. Коридор. Шатается коридор. Плывет. В том конце — Холованов. И Сей Сеич.
Улыбнулась им Жар-птица, прижалась спиной к стене.
И уснула.
8
Старший майор государственной безопасности Бочаров опустил голову на руки. Сон караулил за углом. И как только его голова коснулась теплой руки, сон вырвался из-за угла столичным экспрессом и раздавил, и разорвал, и разметал по свету клочки того, что мгновение назад называлось старшим майором государственной безопасности.