Я тоже поднялся с кресла и с любопытством заглядывал ему через плечо, зная, что в этом ящике хранятся записи и реликвии ранних дел, которые Холмс расследовал еще до нашего знакомства. Пока что он рассказал мне лишь о некоторых из них[35].
Один вынутый им маленький пакет привлек мое внимание. Я не видел его прежде и, когда мой друг положил сверток на ковер, осведомился:
– Что в нем, Холмс?
Он поднял на меня глаза, в которых появился озорной блеск:
– Реликвии весьма необычного дела, Уотсон, случившегося до того, как вы стали моим биографом. Вам бы хотелось о нем услышать? Или вы предпочитаете, чтобы я продолжил приводить в порядок свои бумаги? Выбор за вами.
Я разрывался между двумя предложениями, что, несомненно, входило в намерения коварного Холмса. Однако на самом деле у меня не было выбора, поскольку любопытство оказалось сильнее стремления к порядку. Вероятно, именно на это и рассчитывал Холмс, делая свое предложение.
Я попытался найти компромиссное решение:
– Если рассказ об этом деле не займет слишком много времени, Холмс, мне бы очень хотелось его услышать. Может быть, до обеда удастся покончить и с более обременительным занятием?
Оставив ящик в центре комнаты, мы вернулись на свои места у камина. Холмс уютно устроился в любимом просторном кресле и с насмешливой улыбкой снисходительно наблюдал, с каким рвением я развязываю тесьму на пакете и рассматриваю его содержимое.
В пакете было три вещи: выцветшая фотография пожилой крестьянки в широких юбках и платке, покрывавшем голову и плечи; маленький, грубо выполненный рисунок на дереве, изображавший бородатого аскетичного святого, с нимба которого облупилась позолота, и, наконец, бумага официального вида, помятая и испачканная, на которой был напечатан набранный кириллицей текст, имелось несколько печатей и подписей буквами того же алфавита.
– Итак, Уотсон, что вы об этом думаете? – осведомился Холмс, после того как я внимательно изучил странные предметы.
– Кажется, они русские, – предположил я. – Кому они принадлежали?
– Некоему Мише Осинскому.
– А кто он такой?
– Он перед вами, мой дорогой друг.
– Вы, Холмс? – воскликнул я, очень удивившись. – Вот уж понятия не имел, что у вас есть русские корни.
– Их у меня нет. Это имя – вместе с фотографией и иконой – было дано мне одним графом. Как вы можете догадаться, эти вещи напоминают о деле, которое я расследовал по его просьбе, об убийстве русской старухи. Нет, не той, что на фотографии. На снимке запечатлена мать Миши Осинского, в роли которого я выступал.
– Как получилось, что вы оказались причастны к этой истории? – спросил я, совершенно позабыв о ящике и его содержимом, разбросанном на ковре.