А Жиль преподнес ей пояс, собственный, подаренный ему дедом. Он сам не мог бы сказать, что подвигло его на такой вот дар… Жанна не спрашивала.
Приняла с поклоном.
Сказала лишь:
— Господь тебя простит.
— За что?
Она улыбнулась и ответила:
— Пока не за что… Ты будешь со мной?
Она никогда не называла его братом при людях, не то стесняясь этого, самою ею выдуманного родства, не то, напротив, не желая досаждать ему.
…Путь из Блуа до Орлеана.
…И город, осажденный англичанами, утомленный, почти готовый сдаться на милость чужаков.
…И собственный страх Жиля, странный, вовсе не достойный воина. Однако именно у стен Орлеана его охватило смятение. Разве способна восемнадцатилетняя девица освободить несчастный город? Сделать то, что оказалось не под силу бывалым воинам?
Сумела.
Девять дней понадобилось Жанне.
Всего-то девять дней, но тогда они казались Жилю вечностью. И пожалуй, он понял, как выглядит преисподняя. В ней нет огня, разве что кипящая смола, зато в нынешней преисподней хватает грязи.
Крови.
Боли.
Мертвецы и раненые. Раненые и мертвецы. Мертвецы Жилю нравятся больше, они молчат. И окрестные вороны счастливы. Их так много, что порой само небо кажется черным. И за хлопаньем птичьих крыл, за мерзостными голосами их слышится хохот того, кого принято именовать врагом рода человеческого.
Уж ему-то, должно быть, весело.
…Позже в книге магистрата запишут так: «Солнце уже склонялось к западу, а французы все еще безуспешно сражались за ров передового укрепления. Жанна вскочила на коня и отправилась в поля. Вдали от взоров… Жанна погрузилась в молитву между виноградных лоз…»
Ложь.
Она была там.
Среди грязи и крови, умудряясь оставаться чистой. И голос ее звенел над полем битвы.
…Позже скажут, что она обратится к небесам и те ответят Жанне.
Чудо случится.
И стрелы выпадут из рук англичан, приведенные в замешательство люди взглянут в небо. И архангел Михаил явится во всем своем величии и блеске. Он будет ступать по небесам, сопровождаемый многими ангелами. По мановению руки его обратятся в прах луки англичан, станут землей их мечи.
Жиль не знает.
Жиль не видел.
Нет, он видел людей, которых вдруг охватило безумие. Кто-то крикнул:
— Смотрите, архангел! Я вижу его! Вижу!
И этот крик подхватят многие голоса…
Жиль тоже взглянет на небо, низкое и серое, но увидит лишь воронье. Слишком грешен? А плевать. Главное, что англичане, которых тоже, надо полагать, коснулось это всеобщее сумасшествие, отступили. И осада, длившаяся семь месяцев, была снята.
Разве сие не чудо?
— Ты слишком много думаешь, — как-то сказала ему Жанна, когда они вновь остались наедине. Ныне это случалось редко. Слишком много оказалось тех, кто желал выказать свое почтение новой святой. — И голос твоего разума заглушает в тебе голос сердца.