— Возьмете его память?..
— Да, Ханс. Я сделаю копию. Так, чтобы об этом не узнали. Тогда я рассчитаю схемы пересечений с разведтехникой системы.
Я такому счастью и поверить не могу… Жаль только, что Олаф затмевает свет темнеющей злобой, как грозовые тучи перекрывают солнечные лучи…
Как только Фламмер, занятый мозгом объекта, отпустил меня, меня схватил Олаф…
— Идем скорее, Ханс. Идем со мной.
— Нет, Олаф, он еще не закончил…
— Ханс, ты что, не понял? Теперь ты его пленный. Теперь мы оба — его пленные.
— Нет, Олаф… Просто, он… Он просто…
— Соображай же, Ханс.
— Олаф, а ты чего ждал?.. Ты на него нападаешь, он — защищается…
— Он защищается, закрываясь тобой, как щитом.
— А что ему еще делать?..
— Это бесчестно, Ханс.
— Наоборот — благородно… Он не хочет пускать в ход ножи и старается обойтись щитом… Фламмер не хочет твоей смерти, Олаф, он хочет только твоего повиновения… Ты себя сам сдержать не можешь, приходится ему тебя сдерживать…
— Дурак ты.
— А он сказал, что я не дурак.
Олаф запустил руки в рассыпанные по плечам волосы, собирая их в длинный хвост… Теперь исподлобья на меня взирает — Зверь… Он хватает меня и тащит прочь, хоть я и сопротивляюсь…
— Олаф, оставь меня…
— Я убью его.
— Олаф, но ведь с ним мы не будем голодать… С ним нас не найдут «вороны» системы… Тебе нужно только подчиниться ему…
— Я не подчинюсь ему, Ханс.
— Перестань, Олаф… Он хороший командир… Он делает все, что нам нужно… Просто, он еще не все наши правила знает… Он не знает, что он свободен только от правил системы, что у нас тоже есть правила, что их надо соблюдать так же жестко… Ты же ему не объяснил…
Олаф вдруг остановился, отпустив меня…
— Он прав, ты не дурак. И ты прав, я ему правил не объяснил.
— От этого он и поступает периодами так, что нам его поступки не ясны… А вообще посмотри, как он нас выручил…
— Верно, Ханс. Я дам ему время утвердиться, и мы посмотрим, как он этим временем воспользуется. Я не стану усложнять ему задачу, и мы увидим, как он оправдает наши надежды. Справится — станет нашим командиром.
Олаф упорно считает, что очищает нас только снег, а кормит только кровь снежных зверей. Так что мне от него неслабо влетело за чистку без учета его правил. Олаф хранит им верность всегда и везде — для него они и в мыслях неотступны. Он не оденет чистой формы, не острижет волос, не станет спать в постели и есть вилкой из тарелки, хоть сули блага, которых свет не видал, хоть угрожай неведомыми ужасами. Я это понял и теперь его не трогаю, старясь не нарушать его строгого наказа. Но отчаянным пирам он не противится, с радостью терзая яства ножами и швыряя кости крысам. Он утверждает, что это нам не навредит. И правда, такой пир нас никак не разнежит… А наоборот — закалит… Это не так просто — пировать, как мы… Такой пир еще выдержать надо… А пируем мы уже…