И тогда я медленно развернул ее над собой, обратив ее голову к своему вздыбленному Брату. Я уложил ее на себя, взял за руки и этими детскими ладонями заставил обнять моего Младшего Брата, и почти тут же почувствовал на нем ее маленькие горячие губки. Держась за него двумя руками, как за пионерский горн, она целовала его, а потом… Право, это было похоже на то, как годовалые младенцы присасываются к бутылке с соской, – Наташка двумя руками, в обхват, держала моего Брата и старательно, причмокивая, сглатывая слюну, сосала его. Мне было не столько приятно, сколько смешно, и через пару минут я прервал эту процедуру. Теперь, обсосанный и влажный, мой Брат был готов к следующей операции. Я снова поднял Наташку на руках, развернул лицом к себе, поцеловал в горячие влажные губы и просил:
– Ты не боишься?
Она молчала, не открывая глаз. Может быть, она и не понимала, о чем я спрашиваю, или вовсе не слышала меня, но второй раз я не стал спрашивать, я взял ее за ноги, укрепил левую ступню у своего правого бедра и правую возле левого и усадил ее тельце на корточки прямо над своим Младшим Братом. А затем, держа ее за крохотные, узенькие бедра, стал приближать ее к нему, и, когда то, что я называю своим Младшим Братом, коснулось ее Младшей Сестры, я почувствовал, как Наташка окаменела в моих руках, съежилась, худенькие локотки естественным порывом прижались к животу.
– Не бойся, – сказал я. – Не бойся. Сейчас ничего не будет. Это не бывает так. Не бойся. Просто пусть они целуются потихоньку…
Худенькая, крохотная, она легко приподнимала свое тельце надо мной и так же медленно опускала его, и крохотные губки ее Сестренки действительно только целовали моего Брата мягким касанием. А я держал ее талию в обхват, помогая ей совершать эти ритуально-замедленные движения и наблюдая за ней. Она дышала в такт движениям. Глаза закрыты, влажные губки приоткрыты, а белые, будто молочные, зубы поблескивают в темноте, и старательное тельце настороженно, чутко опускается до дразняще-рокового предела.
Но я не спешил перейти эту роковую черту, я размышлял. Я лежал под ней, слушая и чувствуя, как прерывисто, напряженно дышит это возбужденное тельце, ощущая, как уже поддались, раскрылись губки ее Сестренки и мой Брат упирается теперь во что-то более жесткое. Я понимал, что в любой момент могу уже просто сломать ей целку, трахнуть, сделать женщиной. Но я размышлял. Трусость. Обыкновенная трусость стучала в мой мозг голосом так называемой совести. «Нужно ли? Зачем тебе это? – говорил я себе. – Подумай, что будет завтра, если кто-то узнает, если дойдет до студии, – ведь с работы выгонят, под суд отдадут за растление малолетних, десять лет тюрьмы – за что? Вот за эту целочку? Да зачем тебе это? Прекрати, остановись…» Но руки… мои руки продолжали свое дело, а голос восставшего Младшего Брата был уже выше разума. Наташа упала мне на грудь, прошептала: