– Эй, мечтатель! – крикнул ему Стасов.
Степан медленно, словно бы вынужденно, повернулся. Это был высокий сорокапятилетний мужик, жилистый, с длинной шеей, крупным кадыком и большими прокуренными зубами. Хотя Зарудный был круглый и стопроцентный русак, над «казбечиной», постоянно прикушенной его крупными зубами, нависал огромный нос, какие рисуют только в газетных карикатурах на израильских сионистов. А над этим «рубильником» сияли совершено неожиданные на таком лице голубые глаза, настолько голубые, что просто смерть бабам. При таких глазах, пепельном чубе, мощной глотке, звании майора в отставке и почти баскетбольном росте Степан Зарудный был еще и мастером своего дела как по сборке танков, так и по части баб, а потому – жутким нахалом, матерщинником и горлохватом. Поэтому назвать его «мечтателем» было все равно, что назвать скунса фиалкой.
Но, как ни странно, никто не отреагировал на шутку Стасова, а горластый Степан, отводя глаза, сказал кротко:
– Слушаю, Андрюша…
– Ты чё это? – изумился Стасов. – Вежливый! Заболел, что ли, от китового мяса? – И он оглянулся, ожидая если не смеха, то хотя бы смешка рабочих на конвейере. Отвратительно-сладкое китовое мясо, которым недавно заменили в рабочих столовых свинину и говядину, стало теперь шутливым оправданием всего – от снижения производительности труда до потери потенции.
Однако и этой шутке никто не улыбнулся, а несколько рабочих, повернувшихся было к Стасову вполоборота, тут же отвели глаза и усердно принялись за свою работу.
– Вот ударники! – усмехнулся Стасов и кивнул Степану на танк. – Шорох в коробке передач.
– Хорошо, Андрюша. Оставь, мы посмотрим…
Даже если бы Степан запустил в него сверху гаечным ключом, Стасов не оторопел бы так, как от этой кротости горластого Степана. Недоверчиво переводя взгляд со Степана на рабочих – да что с ними сегодня? или разыгрывают? – Стасов топтался на месте, не зная, садиться ли ему в следующий танк или еще раз объяснить Степану про шорох в коробке передач…
И в этот момент громкий, надрывающий душу женский крик расколол монотонный рабочий гул цеха.
– Андре-е-ей!!!
Стасов резко повернулся. Это был голос его жены Иры, но так – ТАК?! – она не кричала даже при родах.
– Андре-е-ей!!! – Она бежала к нему из боковой двери цеха, бежала вдоль конвейера, на котором стояли работяги в серых спецовках – мужчины и женщины, и все они смотрели теперь на нее, бросив работу.
– Андрей!..
«Наташа!» – это было первой и единственной мыслью Стасова, пока он смотрел на жену, бегущую к нему в одном платье и в домашних тапочках. Именно потому, что ТАК кричать Ира могла только из-за дочки, ноги у Стасова сразу стали ватными, и он не бросился навстречу Ире, а стоял и – молясь, молясь, чтобы он ошибся! – думал только одно: