— А это, вишь ты, «похоронка». Когда летит — ветер в дырки задувает и воет, будто покойника оплакивают. Коли сразу много стрел пускать, да они на разные голоса выть начнут — вражина испугается да и побежит.
Опять! По Яну и его «Батыю» я был твёрдо уверен, что поющие стрелы — психическое оружие древних монгол. Но Ян говорит о глиняных свистульках на концах древка стрелы. Штучная ручная работа, множество разнородных операций. А здесь — просто фигурный пробойник. Четыре удара — куча страха.
Думал аборигенов невидалями удивить, а это они мне, попандопуле, глаза открывают. Раз за разом. Приходиться признать…
Раз приходится — не тяни.
Я встал с колен, снял шапку и глубоко, рукой до земли, поклонился Акиму.
— Спасибо тебе, Аким Янович, за поучение, за заботу. Ежели обидел чем — прости. По глупости моей слова обидные сказаны были. От сердца прошу — не держи обиды. Не лишай меня удовольствия и далее твои уроки — слушать, твоей мудрости — набираться.
Тяжёлый вздох Ивашки был некоторое время единственной озвученной реакцией присутствующих на мою попытку примирения. Потом лицо Акима чуть дрогнуло, смягчилось. Опустив голову, он начал перебирать наконечники стрел. Будто хотел найти среди этих, давно знакомых кусков железа, что-то новое. Негромко буркнул себе под нос:
— Вы… это… Шли бы вы, ребятки, погулять. Покудова…
Артёмий немедленно хлопнул себя по лбу:
— А и верно! Телегу-то посреди двора бросили, коня не выпрягли! Пойдём-ка, приберём-ка.
«Мужи добрые», топоча как слоны на мосту, выпихнулись из моей мастерской. Стало тихо. Аким молча продолжал перебирать железки, иногда поднимая то одну, то другую, и разглядывая их на вытянутой руке.
Молчание становилось невыносимым. Я не выдержал:
— Аким… Честно — извини. Я тебя обижать не хотел, ежели чем…
— Э-эх, Ваня… Вот этой стрелой я угличского тысяцкого положил… А эту… из меня вырезали после Вятичего брода…
Дед искоса взглянул на меня. Господи, у него на глазах стоят слёзы!
Я понимаю, что здесь все очень легко плакать начинают.»… и прослезился» — постоянный рефрен.
Но мне… видеть плачущего воина…
— Аким Яныч! Ты чего плачешь? Чем я помочь могу? Прости дурака…
— Да причём здесь ты?! Это ж не ты меня обидел — это ж… это ж меня жизнь… уронила. Ты что, думаешь — «Аким — дурень старый»?! Я — не понимаю?! Насчёт лука твоего хитроумного? Да, с ним ещё делать и делать, ему ещё до боевого оружия… Но ведь смысл же есть! Смысл новый, невиданный! Да не об том речь! Вот, глянь! Сюда глянь!
Аким протянул ко мне свои руки. Сожжённые в «праведном суде» Елнинского посадника «россомаха». С-сволота… Не прощу…