– Ты не сможешь продолжать состязание, – кивает Тсукико. – Остальное не важно.
– Тогда сделай это, – просит он.
Сложив ладони на уровне груди, Тсукико улыбается ему. Струйки сигаретного дыма обвивают ее пальцы.
Она низко склоняет голову в знак уважения.
Ни он, ни она не видят, как Селия бежит по площади сквозь пелену дождя.
Тсукико бросает в чашу факела тлеющую сигарету.
Она еще описывает дугу в воздухе, когда Марко кричит Селии:
– Стой!
За миг до того, как сигарета утопает в белых языках пламени, Селия оказывается в объятиях Марко.
Он знает, что времени оттолкнуть ее уже не остается, и потому прижимает к себе, зарываясь лицом в ее волосы. Его шляпу сдувает с головы и уносит прочь порывом ветра.
А потом приходит боль. Острая, пронзительная, раздирающая на части агония.
– Доверься мне, – шепчет ему на ухо Селия, и он отдается этой боли, забывая обо всем, кроме любимой в своих объятиях.
Раздается оглушительный взрыв, но за мгновение до того, как белоснежное зарево станет таким ослепительным, что уже не позволит различить их очертаний, они растворяются в воздухе. Только что они были здесь, платье Селии трепетало на ветру, руки Марко обвивали ее плечи, и вот уже на том месте, где они стояли, нет ничего, кроме всполохов пламени.
В цирке начинается пожар. Огонь лижет стены шатров, танцуя под дождем.
Оставшись одна на площади, Тсукико вздыхает. Пламя бушует вокруг нее, не причиняя никакого вреда, лишь озаряя ослепительным светом.
А затем, так же стремительно, как он вспыхнул, пожар стихает.
Чаша факела стоит пустая, в ней нет даже тлеющих углей. Капли дождя гулко стучат по раскаленному металлу, мгновенно превращаясь в пар.
Тсукико вынимает из кармана очередную сигарету и привычным, почти ленивым жестом щелкает зажигалкой.
Несмотря на дождь, пламя послушно вспыхивает.
Она некоторое время наблюдает, как чаша факела наполняется водой.
Перерождение
Нью-Йорк, 1 ноября 1902 г.
Будь у Селии силы разжать губы, она бы закричала. Столько всего нужно держать под контролем – помимо жара, дождя и Марко, прижимающего ее к груди.
Она отстраняется, пытаясь сосредоточиться на нем одном, пропитаться им, сохранить в памяти каждое прикосновение, каждое мгновение, проведенное вместе. Унося его с собой.
А потом все исчезает. И дождь, и огонь. Остается лишь бесконечная белая бездна – и больше ничего.
Где-то в глубине этой бездны часы начинают бить полночь.
Хватит, думает она.
Часы продолжают бить, но приходит ощущение покоя.
Сломать – легко, понимает Селия.
Снова собрать все воедино – куда сложнее.
Это как в детстве исцелить порезанный палец, только куда масштабнее.