Я кажусь себе не столько писателем, сколько человеком, который открывает для своих читателей дорогу в цирк.
Чтобы они могли прийти туда снова, пусть даже только в своем воображении, если у них нет возможности сделать это в действительности. Я воссоздаю его для них посредством слов, напечатанных на мятом газетном листе – слов, которые они могут перечитывать раз за разом и, где бы они ни были, переноситься в цирк в мечтах. Переноситься туда по своей воле. В каком-то смысле это тоже волшебство, разве нет?
Фридрих Тиссен, 1898 г.
Просперо
Забава наша кончена. Актеры,
Как уж тебе сказал я, были духи
И в воздухе растаяли, как пар.
Вот так, как эти легкие виденья,
Так точно пышные дворцы и башни,
Увенчанные тучами, и храмы,
И самый шар земной когда-нибудь
Исчезнут и, как облачко, растают.
Мы сами созданы из сновидений,
И эту нашу маленькую жизнь
Сон окружает…[8]
Уильям Шекспир. Буря, акт 4, сцена 1
В столь поздний час очередь к прорицательнице сошла на нет.
И хотя на улице прохладный ночной воздух напоен ароматами дыма и карамели, внутри шатра тепло и пахнет благовониями, розами и пчелиным воском.
Почти не задерживаясь в прихожей, ты раздвигаешь хрустальный занавес.
Бусины постукивают друг о друга, словно капли дождя по стеклу. Скрывавшаяся за занавесом комната озарена светом множества свечей.
Ты садишься к столу, стоящему посреди комнаты. Стул оказывается на удивление удобным.
Лицо прорицательницы скрыто под плотной черной вуалью, но тебе удается разглядеть ее улыбку и блеснувшие при этом глаза.
У нее нет ни хрустального шара, ни колоды карт.
Только горстка поблескивающих серебряных звезд, которые она бросает россыпью на бархатную скатерть и читает, словно руны.
Она в мельчайших подробностях рассказывает то, чего никак не должна была знать.
То, что тебе хорошо известно. То, о чем ты только догадывался. То, о чем ты даже не мечтал.
В неровном свете тебе кажется, что звезды на столе приходят в движение. Их рисунок изменяется у тебя на глазах.
На прощание прорицательница напоминает тебе, что будущее нигде не записано. Оно в твоих руках.
Чертежи
Лондон, декабрь 1902 г.
Поппет Мюррей стоит на ступеньках парадного подъезда особняка Лефевров с кожаным портфелем в руке и большой сумкой у ног. Она долго жмет на кнопку звонка, и хотя слышит переливчатые трели из-за стены, время от времени прерывается, чтобы постучать в дверь кулаком. В конце концов ей открывают, и Чандреш собственной персоной появляется на пороге. Растрепанный, в выбившейся из-под ремня фиолетовой рубашке, в руке он сжимает скомканный лист бумаги.