— Я тебе подогрею! — погрозил ей пальцем хозяин. — Кто ж коньяк подогревает?! Настоящие гурманы считают, что этот напиток должен соответствовать комнатной температуре.
— Но я видела, как наш швейцар пил горячий коньяк, — доказывала свою правоту официантка.
— Дядя Паша, милая, опытный дегустатор, — деликатно отозвался о швейцаре хозяин. — Он пьет все, что горит.
— Точно! — девушка игриво вильнула бедрами, отчего ее кимоно всколыхнулось, демонстрируя черные кружевные трусики и ажурные резинки чулок.
— Балда ты! Дядя Паша пьет глинтвейн, который варит по своему фирменному рецепту, — Голубев улыбнулся. — Теперь я понимаю, по каким критериям администратор отбирает персонал для моего заведения.
— А я у вас только до лета буду работать, — пообещала «гейша».
— Жаль, — Илья жмурился, как сытый кот. — А какое знаменательное событие в вашей жизни произойдет летом?
— Буду поступать в Лесгафта. Я же спортсменка — бегунья на длинные дистанции…
— Сделай милость, сбегай за коньяком, — попросила ее Катя. — Здесь недалеко, в баре. А потом можешь болтать с моим мужем, сколько тебе заблагорассудится.
Официантка унесла сакэ и вернулась с бутылкой коньяка.
— За вами поухаживать? — предложила она жене хозяина.
— О, нет! — Катя расцвела лучезарной улыбкой. — Я привыкла, чтобы за мной ухаживал мой драгоценный супруг.
— Как угодно, — «гейша» склонилась перед ней в ритуальном поклоне. — Тогда я принесу сакэ.
— Ревнуешь, котенок, — Илья поцеловал жене пальцы.
— Не обольщайся, — выдернула руку женщина.
Драгоценный супруг откупорил коньяк, налил дамам, себе и Анатолию плеснул из глиняной бутылочки сакэ и провозгласил тост:
— Друзья! Чем старше я, тем дольше и бережливее храню все притчи деда. Вы позвольте — я тост свой притчей заменю. Был у хунзахского хана излюбленный метод казни: он отправлял осужденных на очень высокую гору и там оставлял обнаженных. Ночью, зимой ли метельной выдержать пытки холодной даже полчаса не мог тот, кто был жертвою хана. И жили два горца — два друга, которые, словно две речки, впадающие в одну, верны были дружбе своей. Когда же один из друзей стал жертвою хана — другому надежды совсем не осталось, чтоб другу помочь. Но, однако, была оговорка у хана, что если на гору взошедший преступник к рассвету еще не замерзнет, останется жив, — то простит он его… И вот жертву раздели и повели на вершину. «Крепись!» — ему друг его крикнул. «Крепись! На горе, что напротив, костер разожгу я. Крепись же!» И голый, замерзший, несчастный увидел вдали — на вершине — горящий костер, и надежда теплом его тело согрела. Гора ледяная была. И ветрами она обдувалась. Но помнил он друга, который спасает его хоть надеждой. И вспомнил очаг того друга, где он согревался не раз, вино, что он выпил с товарищем верным своим, и тепло становилось ему. Всю ночь он стоял на горе. И всю ночь — ни на час — костер, что напротив, не гас. А утром простил свою жертву смирившийся хан. И горец вернулся домой, только дружбой спасенный. Понравилась притча иль нет — я не знаю. Но я предлагаю свой тост за дружбу! Пускай она будет меж нами, как души связующий мост.