– Говори, Ваня, не тяни. Что?
– Ну… В общем, так… – Борщевский прокашлялся. – Вижу, как оно все поворачивается. Я тут тоже жизни всем подпортил…
– Ерунду не пори. Что, Иван?
– Ты знай, Аня… Если что, если вдруг… Мало ли… Не вырулим мы с Павлом ничего, и такое всякое… Короче, одна не останешься. Я никуда не денусь, рядом буду всегда. Понимаешь?
Улыбка, появившаяся все-таки некстати, медленно сползла с лица Анны.
– Хоронишь?
– Кого?
– Митю. Мужа моего. – Обида в ее голосе смешалась со злостью. – Полдня не прошло, как его забрали. Ты уже на его место метишь. Так, нет?
– Аня…
– Да, Аня! – резко оборвала она. – Аня я, в паспорте записано – Анна Борщевская! Не меняют пока документы, недосуг! Ты воевал, умирал, оживал, а что у тебя в голове сейчас, Иван? Одни на войне рано повзрослели! Ты вроде как наоборот, совсем в дитя малое превращаешься! Игрушка ничейная остается, место столбишь!
– Аня…
– Хватит! – оборвал его робость резкий ответ. – Хватит, Борщевский! Брось эти разговоры! Мысли тоже! Дмитрий, мой муж и твой друг, ни в чем не виноват. Вы, мужчины, узнайте, как это можно доказать и кому! Я, жена и женщина, своим делом займусь! Когда Митю отпустят, я ничего ему рассказывать не стану! – И, чувствуя, что пора брать себя в руки, снизила тон, сказала примирительно: – Извини, Ваня… Нервы… Спасибо, все равно спасибо. Я ценю, я все понимаю…
– Ладно, – грубовато ответил Борщевский, надевая кепку. – Проехали. Ты как хочешь, так и думай. Я ничего такого, просто… А ну тебя!
Отмахнувшись, Иван решил больше ничего не говорить.
Молча повернулся, вышел вслед за Соболем.
Не видел, как Анна перекрестила воздух ему вслед. Неумело, всегда боялась это делать, предрассудки как-никак. И все-таки с некоторых пор стала класть крест вслед Дмитрию всякий раз, как за ним закрывалась дверь. Сегодня, когда увели, тоже не сдержалась.
А теперь вот Ивана провела.
– Думаешь, если у тебя руки нету, я тебя посадить не смогу?
– Ничего я не думаю.
– Оно и видно, Стеклов. Очень даже хорошо видать, что башка твоя дурная работать не хочет. Как и ты сам. И пятьдесят восемь-десять я тебе, сволочь, нарисую прямо сейчас.
– Рисуй, – вздохнул Стеклов. – Устал я от тебя, капитан.
Высокому седому мужчине, которого в отдел МГБ доставили около полудня, по документам было всего тридцать два. Разница между ними – в год. Если совсем точно – Аникеев был младше на девять месяцев. Но выглядел мужчина значительно старше, и не только из-за ранней седины. Капитан наблюдал перед собой яркое и красноречивое подтверждение тому, как один прожитый на войне год считается за два, а то и за все три.