Ей снился отцовский дворец с расписными стенами и мраморными полами, мягкие диваны и роскошные ковры, резные беседки и прохладные освежающие фонтаны, возле которых так приятно посидеть в изнуряющую жару, безмолвные слуги, бесшумно скользящие по залам, и прекрасные наложницы отца, смех которых беззаботно звенел в дальней части сада. Ей снились прогулки на лошадях и чадящие костры, горячая степная пыль и запах хорошо выделанной кожи, сухой изнуряющий ветер и звон шаманских бубнов. Она безмятежно спала, лишь изредка просыпаясь, и снова засыпала, полная светлых ожиданий и надежды…
Путь ей предстоял дальний — в Россию, в Москву, на смотрины к самому царю Ивану…
* * *
Тесны, ой как тесны показались ей темные московские палаты после степного раздолья! Она присела на лавку, стоявшую у стены, и с любопытством оглядела широкую беленую печь, кровать, накрытую ярким рядном, огромный кованый сундук, маленькое зарешеченное окошко. Она выглянула в него — внизу простиралась площадь, мелькал люд, шумели торговцы. Ей стало весело: до того все это было не похоже на привычный, утоявшийся, знакомый до мелочей мир ее отца!
Очень красивая девушка с длинной светлой косой и в голубом, до пят, сарафане помогла ей умыться, Она немного отдохнула, а потом ее пожелал увидеть царь. Она надела тяжелые браслеты и серьги, сама заплела косы — так, как было принято у женщин в доме отца, — и внимательно посмотрела на себя в большое зеркало, стоявшее у стены.
Оттуда смотрела на нее смуглая черноволосая девушка, с нежными чертами, глубокими раскосыми черными глазами и длинными густыми ресницами и тонким станом. Яркий наряд необыкновенно шел ей, подчеркивал благородную линию плеч и шеи, нежно-бронзовый оттенок кожи…
— Хороша! — сказал царь, оценивающе оглядывая ее. — Хороша…
Гуащэнэ слегка смутилась — никто и никогда не позволял себе так бесцеремонно разглядывать ее, ханскую дочь. Однако это был, возможно, ее будущий муж, а мужу следовало покоряться. И она кротко улыбнулась, чуть склонив набок голову, и приветливо взглянула на него раскосыми черными глазами.
На бояр, сидевших и стоявших вокруг, она старалась не обращать внимания.
Царь коротко кивнул, подал ей руку, и они вместе последовали на пир. О, здесь было на что посмотреть! Стол ломился от яств, бояре, оглаживая бороды, громко хохотали, кубки звенели, вино лилось рекой…
— Скоро окрестим тебя, — шепнул Иоанн, склонившись к ее уху. — А тогда можно и за свадебку!
Она снова улыбнулась, не зная, что сказать, растерявшаяся, оглушенная и потерявшая дар речи от этого изобилия, от духоты, от красочных нарядов и окладистых бород, от незнакомых музыкальных инструментов, которые оглашали огромный зал своей игрой — тоже незнакомой, непривычной и оттого режущей слух. Шум стоял страшный… А Иоанн, сидевший рядом с ней, был так красив, что захватывало дух. От него исходила сила и властность, которые подчиняли и будоражили ее, он был могуч и прекрасен, он был неистов в пиршественном буйстве своем, и она вспомнила, как отец говорил, что равных на поле брани московскому царю Иоанну нет и не было, а равно и в делах государственных он со временем велик станет, ибо умен и изворотлив, а еще смел и несдержан во всем, до забытья, до безумия. И она уже смотрела на него восхищенными глазами, мечтая о том времени, когда воцарится рядом с ним и будет единственной полновластной хозяйкой огромной страны и его сердца — царского, всемогущего…