[освобождении] или разговоры на другие индийские темы. После того как я закончил, у меня была хорошая (как я думал) беседа с несколькими монахами, которые пришли ко мне.
Через два или три дня я позвонил аббату и спросил его, могу ли я прийти снова, так как мне понравился этот визит и встреча с монахами. Когда кто-то другой поднял трубку, я объяснил, кто я такой, и попросил позвать к телефону аббата.
«Мне очень жаль, – сказал голос, – но он не сможет поговорить с вами. Он плохо себя чувствует».
«В таком случае, могу ли я поговорить с кем-нибудь еще? – поинтересовался я. – Я хотел бы договориться еще об одной встрече в вашем монастыре».
«Нет, – ответил голос, – все плохо себя чувствуют. Вы не сможете поговорить ни с кем».
В Индии, когда наши друзья больны, мы всегда приходим проведать их.
Я сказал человеку у телефона: «Мне очень грустно это слышать. Я сейчас же приду навестить вас».
Я не мог представить себе, каким образом все могли так внезапно заболеть, что никто даже не смог подойти к телефону. Я подумал: «Может быть, все они ели одну и ту же пищу и получили пищевое отравление, или их всех свалил грипп».
Голос на том конце провода вдруг стал очень встревоженным.
«Нет, нет! – закричал он. – Вам нельзя приходить сюда».
Я подумал, что это, должно быть, какая-нибудь инфекционная эпидемия и что никого туда не пускают.
«Но чем же вы все больны? – спросил я. – Неужели это настолько заразно, что друзьям даже нельзя вас навещать?»
Голос ответил: «Это не физическая болезнь. Это психологическое и эмоциональное расстройство. Мы все находимся в очень подавленном состоянии. После того как вы поговорили с нами о Христе и христианстве, нам всем стало плохо. Мы не привыкли слышать подобные разговоры. Если вы придете снова, нам, возможно, станет еще хуже».
Я не мог вспомнить, чтобы я сказал что-нибудь оскорбительное о христианстве. Я говорил по большей части о Божественной любви. И все-таки я мог оскорбить какие-то их представления, потому что спустя три дня они все еще страдали. К тому времени я побывал в нескольких монастырях и понял, что в этих местах было много людей, которые не могли сохранять безмолвие. Там было множество служб и ритуалов, но я не видел ни одного человека, у которого был бы по-настоящему безмолвный ум. В большинстве мест, где я был, монахи были заняты работой, перегонкой спирта или производством другой продукции, чтобы зарабатывать деньги для своих монастырей. Там было все так же, как и во внешнем мире: много тяжелой работы, чтобы зарабатывать деньги, и совсем немного свободного времени для того, чтобы быть в покое и безмолвии.