— Но короткий путь, наверное, гораздо труднее, как в горах, — тихо произнес художник.
— Хорошо сказал — хорошо понял, — ласково ответил гуру. — Это просто, но как мало людей понимает, что всюду, везде и всегда есть две стороны: где сила — там и слабость, где слабость — там и сила, радость — горе, легкость — тяжесть и так без конца. Когда же, наконец, будут люди руководиться в своих мыслях и действиях простыми, неизбежными и всепроникающими законами мироздания?!
Гуру умолк и пошел впереди своей легкой походкой, не задевая камней на дороге. Художник следовал за ним, запинаясь и осторожно нащупывая тропинку в темноте. Узенький серп новой луны давно скрылся за горами. Тропа начала круто подниматься к монастырю. Здесь гуру снова остановился, не говоря ни слова и всецело уйдя в свои думы. Молчал и художник, сосредоточенно глядя вверх на монастырь, свое временное убежище. Ночная темнота здесь не была бархатной чернотой юга. От бесчисленного множества необыкновенно ярких звезд небо казалось зеленым. Акашганга, небесный путь, прорезал темную глубину сверкающей дугой. Звездный свет позволял видеть даже небольшие скалы, рытвины и высокие стены монастыря, казавшиеся железными. Наклоненные внутрь откосы и выступы стен и сужавшиеся вверх башни ночью представлялись безликими существами, отшатнувшимися назад от всего мирского и сомкнувшими свои спины в общем стремлении в небо.
Ни одного огонька не светилось в непроницаемых стенах этой твердыни, вознесенной на самую верхушку горы, в неизмеримую глубину зеленого неба, поближе к спокойным звездам. Здесь можно было укрыться за неприступными стенами от горького мира, очиститься от злобы, освободиться от желаний, жалости, тревог и надежд, стать спокойным, ясным и холодным, как снег гималайских вершин… наедине со звездами на верхушках башен монастыря…
— Ты не можешь забыть ее, Тамралипта? — вдруг спросил гуру, и художник вздрогнул от неожиданности.
— Не могу, учитель, и никогда не забуду… Я полюбил ее, но этого мало! Она не только любима, она — воплощение моих дум, моих представлений о красоте. Разве я могу забыть ее?
— Тогда, раз это неизбежно, вернись в мир и люби ее. Она должна тебя любить.
— Почему же, учитель?
— Ты — настоящий художник и будешь творить не только в своем искусстве, но и в любви. А для женщины нет ничего лучше такого возлюбленного, и счастье для нее — встретиться с тобой, если, конечно, она сама созрела для этого по своей карме[10].
— Гуру, я не могу любить ее… даже если она полюбила так же сильно, как я!
— Я еще не понимаю тебя, хотя и чувствую руку кармы в твоей судьбе. Говори, я хотел бы помочь тебе на пути, — сказал гуру, кладя ладонь на плечо молодого художника. На Тамралипту пахнуло таким добрым участием, таким ласковым вниманием, что изболевшаяся душа радостно потянулась к гуру.