Когда машина тронулась, и мотор заработал громче, в одну из перегородок осторожно постучали.
— Вильям? — спросил голос шепотом.
Человек, к которому голос обратился из-за перегородки, по-латышски не понимал, но он догадался, что было, названо какое-то имя.
— Бейвандов, — ответил он шепотом. — Мумин Бейвандов. Таджикистан. Памир…
— Послушай, друг Бейвандов! Узнай, нет ли с той стороны Вильяма Аргалиса!
Бейвандов осторожно постучал в другую перегородку. Вскоре Цауна получил ответ, что Аргалис в предпоследнем «боксе».
— Слушай, друг Бейвандов! Надо передать Аргалису, что он должен изменить показания. Все валить на Лакомову. Лакомова приставала к нему как к мужчине. Лакомова просила спрятать камушки… И главное — никаких денег он Лакомовой не давал! Ни рубля! Я скажу то же самое — когда с Вильямом, к которому я сам послал Лакомову по телефону, никакой любви не вышло — жена Ирена помешала — она, очевидно, примчалась ко мне — адрес и телефон я ей дал когда-то в Ялте. И ни слова про моряков, которым я эти камешки обещал продать. Моряков пусть он непременно выбросит из головы. Понял, друг Бейвандов?
Лицо Бейвандова налилось кровью, и глаза загорелись, как у зверя, но он выполнил просьбу. Он даже подождал и передал ответ Аргалиса: — Не думай, что другие глупее тебя!
В «боксе» Дауны наступила длительная тишина. Ее прервал Бейвандов.
— Сколко вы ей за камушки заплатыл?
— Одиннадцать.
— За такой камни толко одыннадцать?
— Мы покупали, чтобы на них заработать.
— Толко одыннадцать? За такой камни толко одыннадцать? — Бейвандов вдруг закричал. — Бандыты! Аферысты! В Одесс за такой дело вам бы глотка пэрерэзал. Одыннадцать тысяч за такой камни!
По жестяному полу коридора застучали сапоги часового.
— Что за крик?
— Одыннадцать тысяч! Толко одыннадцать тысяч за такой камни! — неслось из «бокса» Бейвандова.
— В карцер захотел?
— Гражданин натшалник! Толко одыннадцать тысяч за такой камни!
Слегка затрясло на брусчатке, лязгнули, захлопываясь, металлические ворота, и машина мягко вкатила в асфальтированный тюремный двор.
Господь на небесах для всех один, но каждый — сам по себе…