— Переночевали… Отдохнули… Просушили одежду… С таким командиром много не навоюешь.
— А тут и не надо воевать, Гордончик. Наблюдай, слушай. О том, что увидишь и услышишь, тут же докладывай по команде. Как нас учили? Большего пока не требуется. Когда надо лежать под дождем и мокнуть, должен лежать и мокнуть. Ferstehen?
Гордон поморщился. Видеть улыбку Подольского, изуродованную шрамом, ему уже стало невыносимо. Подольский, проследив за его реакцией, засмеялся и похлопал своего напарника по плечу. Попробуй пойми, что он подумал?
Они спустились в овраг, низиной вышли к полю и вскоре оказались на той же опушке, откуда на рассвете увидели деревню, еще не зная, что это за деревня и где они находятся. Подольский шел впереди. Гордон — замыкающим. Когда немного углубились в березняк, Гордон начал отставать.
— Не отставай! — окликнул его Подольский и начал спускаться в лощину.
Вот тут-то и грохнул револьверный выстрел. Пуля рванула клок телогрейки из подмышки, и Подольский, мгновенно поняв все, понял и то, что Гордон промахнулся, и что теперь, не дожидаясь второй пули, надо упасть и притвориться убитым. Вторая пуля может оказаться более точной. И, уже лежа на земле, он решил: если напарник начнет подходить, чтобы забрать вещмешок с продуктами, то шагов с двадцати он его снимет первым же выстрелом. Старик обучил его стрельбе из пистолета, так что с тридцати шагов он точно попадал в березовый лист. Но Гордон, будто чувствуя свою судьбу, побежал через поле к деревне. Подольский сел, расстегнул телогрейку, сунул руку под мышку и засмеялся. Давно он так не смеялся. Даже когда травил добровольцам свои байки. Немного погодя он встал, внимательно осмотрел место падения, не уронил ли чего. Разворошил примятую траву. Все было при нем. И пошел в лес. Вот теперь он почувствовал, что свободен. И пусть впереди его ждет неизвестность, может быть, новые страдания, но здесь, на своей земле, на этой стороне фронта, он готов был уже ко всему.
В кармане его гимнастерки лежала красноармейская книжка на имя Стукалина Степана Кузьмича, 1921 года рождения, русского, уроженца Гомельской области. Печать и фотография были подлинными. Размер одежды и обуви, указанный на одной из последних страничек книжки, тоже совпадал с его ростом и ногой. Так что вперед, Степан Кузьмич!
К полудню он отмахал по лесу километров двенадцать и остановился, чтобы перекусить. Дождь кончился. Солнце, освободившись от низких туч, пролилось на лес и землю такой нежной благодатью, что Смирнова поманило в сон. Он наломал еловых лапок, лег на них ничком и тут же уснул тем спокойным сном, каким спят в своем доме после долгих скитаний.