Как бы то ни было, делиться с ним подробностями дела Миша не намерена.
– Однажды ты узнаешь это из газет, Вернер.
– Айди, – поправляет он.
– Детство кончилось.
– Айди. Даже несмотря на то, что детство кончилось. Давай уйдем отсюда. Тем более, бар уже закрывается.
– Бар работает до последнего посетителя.
– Лишние полчаса тебя не спасут.
– От чего?
И снова Айди придвигается к ней: так близко, что она видит каждую пору на его лице; каждую мелкую морщинку, каждый волосок.
– От себя, Миша. От себя.
Не выдержав его пристального взгляда, она отводит глаза.
– Мне и вправду пора. Спасибо за компанию…Айди.
– Позволь заплатить за тебя.
– Это лишнее.
Вопреки ее ожиданиям, он не настаивает. Из бара они выходят вместе и некоторое время стоят под козырьком у входа: дождь все еще льет.
– Та девушка… Почему вы расстались?
– Я так и не научился понимать русских, только и всего.
– Значит, она была русской?
– Да.
– Наверняка, красивой?
– Да.
– Это она оставила тебя?
– Скажем, все произошло по обоюдному согласию.
– Она вернулась в Россию?
– Все может быть. Но в последний раз она прислала мне открытку из Мадрида.
– Она шлет тебе открытки?
– Уже нет. Моя машина за углом. Не возражаешь, если я подброшу тебя?
– Право, не стоит. Я отлично доберусь сама.
Ответ вполне ожидаем, но он категорически не нравится Айди. И, если до сих пор он сдерживался в проявлении чувств, был мягок и терпелив, то теперь готов идти напролом. Он крепко перехватывает руки Миши чуть выше запястий и одним рывком поворачивает ее к себе.
– Так и будешь не прощать меня? Снова и снова?
– Отпусти. Мне больно.
– Неужели? А как же твой знаменитый болевой порог?
Он ничего не забыл. Ничего.
– Отпусти.
– Иначе ты ударишь меня? Как тогда, в детстве? Когда я сказал, что ты самая красивая девочка на свете?
Он ничего не забыл. Ничего.
– Я ударила тебя, потому что ты соврал.
– Ты ударила меня, потому что я сказал правду.
Странное дело, она больше не чувствует пальцев Айди на своих запястьях; пальцы переместились к плечам. Он обнимает ее так, как не обнимал еще ни один мужчина; как будто имеет на это право и всегда имел.
– Нет никого лучше тебя, – шепчет Айди. – А теперь можешь меня ударить.
…В салоне новенького «Мерседеса» пахнет кожей, и эта машина полностью соответствует Айди – везунчику и баловню судьбы. Но Миша – в потрепанных джинсах, выцветшей футболке и помятом пиджаке – выглядит здесь инородным телом. Она ежится и прижимается к дверце, стараясь занять как можно меньше места. В какой-то момент она даже перестает следить за дорогой: сказывается сосредоточенность на внутренних ощущениях, которым сложно подобрать определение. Оно находится лишь тогда, когда Айди заглушает двигатель – Змеи и лестницы.