Hoerent in corde sagitoe[16]
Подергав дверь, за которой предсказуемо никого не оказалось, Вересень вышел из подъезда и свернул за угол, – туда, где по его предположениям должны были находиться окна квартиры. Окна были на месте, но такие грязные, что рассмотреть за ними что-либо не представлялось возможным. Сплюнув с досады, Вересень направился обратно, мимо помойки, где по-прежнему сидела ворона и стоял мужик в пиджаке. Он уже прошел их, когда в спину ему ударило властное:
– Дражайший!
От неожиданности Вересень вздрогнул и обернулся:
– Вы меня?
– Вас, – произнес мужик все тем же властным, хорошо поставленным голосом, который никак не вязался с засаленным пиджаком и рваным джинсами.
– Слушаю.
– Скажите, что это за птица?
– Ворона, – Вересень пожал плечами.
– А, по-моему, это ворон.
– Это ворона. Видите, у нее серое туловище, а голова, крылья и хвост – черные. А ворон – однотонный. Полностью черный. Разные виды, да.
– Разные? Хотите сказать, ворон и ворона – не одно и то же?
– Мне кажется нет.
– Значит, разные виды, – мужик ненадолго задумался. – А как в таком случае зовут супруга вороны? Тоже ворона? Или, все-таки, ворон? Или – ворон, с ударением на последний слог?
– Ворона. Только мужского рода, – Вересня уже стали утомлять эти бесплодные натуралистические изыскания. – А вы здесь живете?
– Разве я живу? Жизнью это не назовешь.
– Понятно. Вообще-то я другое имел в виду. Вы живете в этом доме?
– А что? – насторожился орнитолог-любитель.
– О Николае Лапоногове, актере, ничего не слышали?
– А что?
– Я его ищу.
– Зачем это он вам понадобился? Роль хотите предложить?
– Поговорить хочу.
– О роли?
– Почти. Не знаете, где его найти?
– Нигде. Умер Николай Лапоногов. Кончился. Весь вышел.
Что ж, все самые худшие опасения Вересня подтвердились и едва возникшая ниточка оказалась оборванной. А ниточка эта была важной, – подсказывала Боре интуиция. И что делать теперь?
– Давно он умер?
– Давненько. Положа руку на сердце, умер он не своей смертью. Убили его.
– Бытовуха? – соскочил на профессиональный сленг Вересень. – Зарезали по пьяной лавочке?
– О, если бы! – мужик повернулся к следователю и картинно воздел руки к небу. – Театральная жизнь, вот что его убило. Коллеги-завистники, бездарные режиссеры. И духота, духота! Унылая провинциальность мысли. А ведь он мог Гамлета играть! Макбета! И играл. И как играл! «Я смею все, что смеет человек! И только зверь на большее способен!»
Произнеся последнюю реплику, мужик чудесным образом преобразился. Он расправил плечи и как будто стал выше ростом. И Вересню на секунду показалось, что на груди мужика блеснула тяжелая геральдическая цепь.