Гарем никогда не знал неистовства, свойственного народным гуляньям. Не видел зазывал, заманивающих случайных зевак на увеселения и предлагающих невиданные и неслыханные яства. Не слышал, как зычно хохочет янычар, пьяный то ли от веселья, то ли и вправду от запретного вина, которое в Истанбуле тоже продавали – из-под полы, чтоб не заметили бдительные стражи порядка. Но продавали, да. И опий тоже можно было достать, случись у кого желание. Все можно достать, только вынимай кошелек и плати! Таков Истанбул, и вряд ли даже Аллах может изменить его облик.
– Послушай, Михри… Мальва, мы и правда собираемся сделать то, что собираемся? – наконец пробормотал один из евнухов.
Второй хмыкнул и, стараясь, чтобы его голос звучал твердо, ответил:
– Разумеется, собираемся! Когда еще выпадет такая возможность, Одуванчик?
Тот, кого назвали Одуванчиком, лишь покачал головой. Точнее, следовало бы сказать «покачала», но Орыся и Михримах еще в самом начале своей отчаянной эскапады условились называть друг друга только так, как называли своих учеников евнухи.
Уже был случай, когда во время вылазки на рынок они себе совсем особые имена придумали, и та затея сестер чуть не завершилась горестно. А тут даже не рынок. Так что хватит, излишняя ложь не на пользу. Они сейчас представляют собой тех, кем действительно являются, – обитателей дворца, насельников гарема.
Кто скажет, что это неправда?
Поначалу их это развлекало. Ведь так здорово переодеться в самолично сшитые одежды – точную копию одеяний евнухов-учеников – и удрать с гаремного праздника, сославшись на головную боль, чтобы погрузиться в праздник настоящий, невыдуманный, разудалый и немножечко безумный!
Но постепенно пришел страх.
Все-таки ни Михримах, ни Орыся никогда так не углублялись в чрево Истанбула. Тут даже вылазка в Капалы Чарши кажется лодочной прогулкой по сравнению с галерным рейдом.
– Эй, зеваки! Эй, ротозеи! Эй, почтеннейшая публика и вы, беспутные гуляки!
Очередной зазывала, казалось, вынырнул из пустоты подобно шайтану и завопил прямо в уши «евнухов». Те испуганно шарахнулись, как и еще пара-другая горожан, но зазывалу это нисколечко не смутило.
– Эге-гей, ну-ка, все слушайте меня, да не вздумайте говорить, будто не слышали! – продолжал он кричать. – Прямо на соседней площади знаменитейший из знаменитых, великий Кер Хасан, чей язык подобен жалу змеи, чьи шутки острее смеси красного и черного перца и жгут сердца подобно адскому огню, дает представление! Театр теней ждет вас, да только глядите – вдруг не дождется? Это же сам Кер Хасан, чья матушка хохотала всю беременность, потому что ребенок щекотал ее утробу! Ну-ка, кому охота послушать историю цыгана Карагеза и его приятеля Хадживата, который оставил на распутника из распутников свою прекрасную жену, взяв с того слово стеречь ее честь? Кер Хасан так расскажет эту историю, что вы уползете с площади, держась за животы, потому что ходить не сможете, ведь хохотать будете до упаду!